ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

Киев - Ленинград

Назад | Содержание | Вперёд

Пассажирский поезд Львов - Киев с прицепленными к нему несколькими вагонами из Черновиц, в которых находились и мы, пока ещё солдаты 194-го стрелкового полка 60-й горнострелковой дивизии, уходил всё дальше на восток, оставляя Прикарпатье с его горами, зелёными буковыми лесами, цветущими садами и белыми аистами на крышах хат и высохших тополях с обломанными вершинами, на которых громоздились копны сушняка в качестве гордых гнёзд белых и серых аистов. Всё больше местность переходила в холмистую равнину Западной Украины, на которой всё чаще суетились тракторы, упряжки лошадей - колхозы готовили землю к посевной. Мимо нас проследовал на запад воинский эшелон с солдатами, машинами, лошадьми и техникой. Вот и Жмеринка, где поезд стоит 15 минут. Недалеко от нашего вагона на вторых путях стоит воинский эшелон. Здесь, вероятно, у солдат передышка в пути. Со стороны Жмеринки к эшелону шагает взвод солдат с узелками белья подмышкой, скорее всего из бани. Приближаясь к эшелону, запевала затягивает звонким голосом строевую песню:

Дальневосточная - опора прочная,
Союз стоит, стоит непобедим.
И всё, что нашей кровью завоёвано,
Мы никогда врагу не отдадим.

Взвод подхватывает дружно:

Стоим на страже всегда - всегда,
А, если скажет страна труда,
Прицелом точным врага в упор,
Дальневосточная, даёшь отпор,
Краснознамённая, смелее в бой!

Возле вагонов стоят кучки свободных солдат, покуривают, провожая взглядом взвод.
- Откуда ребята? - спрашиваем мы их из открытых окон вагона.
- Из ДВК! - отвечают они.

Значит, через весь Союз проехали, из Дальневосточного края. Пришлось ТАСС лицемерно заявить, что никакой переброски войск из Дальнего Востока Советское правительство не планирует, а войска проводят весенние плановые учения. Информация - дезинформация - две стороны одной и той же медали, были и будут всегда, во все времена инструментом в руках политиков, и всё дело только в том, кто более или менее умело использует этот инструмент, кто кого скорее обманет.

С поезда нас сразу же доставили в расположение Киевского пехотного училища, не дав ничуть поглазеть на знаменитые красоты столицы Советской Украины Киева. Не долго повозившись с нами, - на медкомиссию. Всё прошло в ускоренном темпе, как на обычной призывной. После восьмимесячного пребывания в армии в моей медицинской анкете появились записи: рост - 173см, вес - 68 кг., физически развит хорошо. Вот тебе и армия. Из нашей группы никто не был отсеян. Теперь мы курсанты 1-го курса Киевского пехотного училища, готовящего офицеров общевойскового назначения. Кстати, вместе со мной курсантом училища стал и Юнусов - узбек, с которым когда-то мы тузились из-за его "неблагозвучной" для моего "тонкого" слуха восточной песни. Всех нас, бывших горных стрелков, по каким-то неизвестным для нас признакам разбили по разным взводам и ротам учебного батальона. Скорее всего, чтобы не было какого-то землячества, куначества, одним словом - чудачества. Чтобы всё начиналось с нуля. Нули эти выглядели не лучше и не хуже, чем у горных стрелков: та же строевая и боевая подготовка, те же физические занятия, те же изнурительные марш-броски, более навязчивая политподготовка. Добавились и новые общеобразовательные занятия, тактика и топография и некоторые другие. В конце апреля всё училище вывезли в летние Святошинские лагеря - стационарные палаточные городки с широкими проспектами, посыпанными красным толчёным кирпичом, клумбами, гаревыми дорожками, грибками для часовых на углу каждого ротного квадрата палаток, водонапорной башней, пожарной каланчёй и прочими сооружениями и ухищрениями для нормального быта и службы курсантов. Для проведения общеобразовательных занятий к нам из Киева электричками приезжали теперь не учителя, а преподаватели и старшие преподаватели, которым дежурный обязан отдавать рапорт, подняв курсантов и установив их по стойке "смирно". Большинство преподавателей составляла молодежь, недавно окончившая вузы или проходящая у нас стажировку. В нашей группе немецкий язык преподавала изящная и смешливая черноглазая евреечка Дина Исааковна Файнштейн. С моей легкой руки мы перевели её фамилию на русский язык как "прекрасный камень", и иначе её не называли, что, впрочем, соответствовало действительности. Мы старались по мере своих способностей завоевать её расположение хорошей учебой, удачной шуткой, на которую она была очень отзывчива. Из-за неё мы иногда по выходным отрывались из лагеря в город, конечно, в самоволку: на роту положено было 4-5 увольнительных, что явно мало для охотников. Эти вылазки она явно не поощряла. Чаще всего такую прогулку портили нам патрули, устраивавшие на нас форменные облавы, от которых мы умело уходили, словно матёрые звери.

Однажды мы с курсантом Пустынским попали в одну из таких облав, причём очень некстати, а мы так надеялись на удачу. Накануне нам выдали причитающееся курсантское довольствие в 42 р. за апрель и май сразу, по 84 р. на брата. Это уже были, как говорили бабы на Крещатике, "добри гроши", если учесть, что оклад комвзвода составлял 650 р. На эти деньги уже можно было разгуляться. Хотя, по правде сказать, нас пока и не влекло во всякие там "злачные места", а местные красотки смотрели на "салаг" свысока, мол, что с них взять? Разве в киношку сводят, да угостят мороженным или стаканом яблочного сока, на худой конец газировкой с клюквенным морсом. Да и на контакты с ними мы были не очень сноровисты.

Сразу после воскресного завтрака, закончив задание по уборке указанного нам участка территории лагеря, мы оторвались от бдительного присмотра дежурного, благополучно добрались до последней перед Киевским вокзалом остановки и по знакомому уже переулку двинулись к центру города, намереваясь пробиться на Бессарабский рынок. Как из-под земли перед нами возник патруль - лейтенант и два дюжих бойца с красными повязками на рукаве, на которых ясно чернели буквы "ВП"- военный патруль. У лейтенанта на ремне пистоль, у бойцов - штыки-кинжалы, которые обычно примыкались к винтовкам "СВТ"- самозарядная винтовка Токарева. "Ваши увольнительные?" - протягивая руку, потребовал лейтенант. Мы смущенно переглянулись, молчим. "Самовольщики? Шагайте за мной!" Пришлось шагать. За нами сзади вплотную пристроились бойцы. И, как назло, близко ни одной подворотни. Так и дотопали до ворот комендатуры. На широком дворе уже занимались шагистикой человек 10-12 отловленных самовольщиков под командой сержанта.

"Пристраивайтесь!" - широким жестом, с ехидной улыбкой на юном лице, пригласил лейтенант. Сам со своими патрулями пошёл в здание комендатуры доложиться и передохнуть. Спрашивать нас, из какой части, не имело смысла: у нас в петлицах поблёскивали белой витой медью буквы "КПУ - Киевское пехотное училище. Я лихорадочно оценивал обстановку, охватывая быстрым взглядом строй, двор, высокую стену кирпичного забора слева с закруглённым надголовником сверху, до которого можно достать руками только с разбега, часового у ворот со скучающим рассеянным взглядом. Сержант натренированным зычным голосом командовал: "Группа! Тверже шаг! Выше ножку! Раз! Раз! Раз - два! Раз - два!", - сам направляясь к голове колонны. Тут меня сам бес толкнул под ребро: "Беги!" - и я с разбега оттолкнулся левой ногой от середины кирпичной стенки забора, подлетел вверх, схватился руками за верх надголовника, подтянулся и перебросил своё тело ногами кверху на ту сторону забора. На моё счастье в переулке никого не было, только топот моих сапог отзывался между стенами домов, словно топот лошадиных копыт. В первый же прогал слева я нырнул, как в воду, не разбираясь, глубоко ли. Попетляв ещё немного по переулкам, добрался до электрички, уже отдающей сигнал отправления. Почти на ходу вскочил в электричку, отдышался, забрался, как ни в чём не бывало, в свою лагерную палатку, притаился как мышь.

Пустынский появился часа через два. В комендатуре не принято кормить обедом самовольщиков, поэтому, доложив дежурному по лагерю училища, его отпустили. Дежурным оказался наш ротный командир. "Кто второй?" - строго спросил Пустынского. "Курсант Кружко", - пришлось сознаться ему. "Так говоришь, как лось перемахнул через забор?" - подобрев лицом, заулыбался ротный, хотя Пустынский ему это и не говорил. "Кру-гом! Шагом-марш!" - скомандовал капитан, отпуская курсанта восвояси, без наказания.

Сильнее всего нас доставали частые боевые тревоги в самое неудобное время, а то и по несколько раз в сутки. Марш-броски на 35-40 км по пересечённой местности, по песчаным приднепровским дюнам, под палящим солнцем, при полной выкладке представляли собой ускоренный переход в 25-30 км в темпе 5 км/ч и 10 км бегом за 1 час, из них 750-800 м штурмовая полоса, где нужно было поразить тремя выстрелами три мишени и попасть одной гранатой в окно второго этажа здания, второй в окоп на удалении 40-50 м, пробежать по буму через глубокую канаву, заполненную гнилой водой и грязью, сделать прикладом винтовки отбив влево вниз и вправо вверх, когда в лицо тебе несётся на шесте футбольный мяч, набитый опилками, прикрыться от удара сверху, держа на полусогнутых руках винтовку над головой, да так, чтобы пальцы рук не выступали за ствол винтовки, а в завершение поразить два соломенных чучела, сделав правильный выпад ногой и проткнув его сильно, насквозь, штыком и тут же выдернуть его, изготовившись к бою назад.

После такой "зарядки" взвод или рота строятся на плацу в две шеренги по команде "к ноге, вольно", а мы едва стоим на ногах, ухватившись обеими руками за ствол винтовки, пошатываясь и делая отчаянные усилия, чтобы не свалиться на землю. Весь пот на лице и на одежде испарился и превратился в белую соль. После этого - душ, смена одежды и белья, обед и мы снова ожили, готовы к бою. Последний такой марш-бросок у нас был в пятницу 20-го июня 1941 г. В субботу 21-го мне и некоторым другим курсантам было приказано сдать оружие, всю материаль-ную часть - лопату, флягу, противогаз, подсумки и прочее уставное снаряжение, выехать в Киев в училище, получить новое обмундирование, трёхдневный сухой дорожный паёк и вечером вернуться назад в лагерь. Получив всё это, мы под командой старшины до прихода электрички на Святошино зашли в зал ожидания вокзала. Зал был до отказа забит солдатами в защитной полевой форме, с оружием, с зелёными стальными касками, зелёными полевыми знаками различия в петлицах офицерского и сержантского состава. Такого скопища военных людей, да ещё поздно вечером, здесь никогда не наблюдалось.

Утром, 22-го июня 1941 г., сразу после сигнала побудки, ещё не успели оправиться и умыться, прозвучал сигнал боевой тревоги. Все побежали в свои палатки, похватали штатное оружие и снаряжение, построились по команде в колонну по четыре и побежали на выход из лагеря. Я, не имея уже ни оружия, ни снаряжения, побежал в колонне вместе со всеми, но вскоре сообразил, что это мне ни к чему, выбежал из строя, дог-нал на повороте комвзвода, доложил, что у меня ничего нет, и тот приказал мне оставаться в лагере. Лагерь сразу опустел, стало как-то тихо и тревожно, только одиночные часовые оставались под своими грибками, да из репродукторов в виде чёрных, вогнутых в центре, блинов раздавалась негромкая симфоническая музыка. Я подошёл к знакомому часовому у грибка возле нашей роты, перебрасываясь с ним отдельными ничего не значащими словами, когда в воздухе послышался гул самолётов, где-то не очень далеко несколько раз глухо, как из-под земли, что-то ухнуло. В небе на подходе к лагерю показалась тройка двухмоторных ширококрылых самолётов с жёлтыми крестами на фюзеляжах и чёрными свастиками в жёлтом кругу под плоскостью крыльев. На значительном удалении от них барражировали два тонкотелых и длинных одномоторных истребителя с такими же опознавательными знаками. В стороне от самолётов и выше них позади вспыхивали белые облачка разрывов - стреляла неумело и редко одиночная зенитная пушка.

- "Сегодня учения проходят с самолётами", - заметил часовой, будто сам с собою разговаривая.

- "Ничего подобного. И самолёты чужие, таких у нас нет. Это война", - не веря своим словам, высказал я свои соображения. Через какое-то небольшое время два эти истребителя резко пошли вниз, с рёвом на большой скорости пронеслись над нашими палатками, прозвучали две пулемётные очереди, после которых взметнулись невысокие фонтанчики пыли на дороге возле палаток. Времени было около 8-и или 9-и часов утра. И ниоткуда никаких комментариев. Только в 12 часов дня по радио раздались позывные московской радиостанции "Коминтерн" и выступил с заявлением от советского правительства министр иностранных дел Советского Союза В.М. Молотов. Так началась война.

Вечером, когда батальоны вернулись на короткое время в лагерь, нас, отобранных накануне человек 25-30 курсантов, под командой двух офицеров повели на электричку на Киев. В тот же поздний вечер мы выехали в Москву. С Киевского вокзала прошли строем по Красной площади, где часть курсантов была направлена в Кремль, в Кремлёвское пехотное училище имени Верховного Совета СССР. Вторая часть, в которой находился и я, по Садовому кольцу прошла в Перекопские казармы. Здесь мы получили горячий обед, пару часов отдыха, после чего были отведены на Ленинградский вокзал, погружены в вагон "Красной стрелы", в которой переночевали в пути и утром 24-го июня прибыли на Московский вокзал Ленинграда. В Ленинграде немного прошлись по Невскому проспекту, погрузились в трамвай и доехали до здания Ленинградского Краснознамённого имени С.М. Кирова пехотного училища, где и остались.

Дежурный по училищу майор приказал старшине накормить прибывших и разместить в любой сейчас свободной спальной комнате казармы, после чего ознакомить с историей училища, его традициями, учебными классами, а позже сделать краткую экскурсию по Ленинграду, если позволит военное время. Ожидалось прибытие ещё двух групп курсантов из других училищ. К вечеру нас набралось около 40 человек. Капитан, доставивший нас из Киева в Ленинград, перед отъездом обратно к себе, в Киев, зашёл к нам попрощаться. На вопрос, почему одни остались в Москве, а мы в Ленинграде, замявшись, неопределённо ответил: "Те - "англичане", а вы - "немцы", из всех вас собираются делать разведчиков".

Так вот по чьей вине оказались мы в Ленинграде: Дина Исааковна Файнштейн - наш Прекрасный камень, - круто повернула наши судьбы своими "благожелательными" рекомендация-ми! Неизвестно ещё, чем они обернутся для нас здесь, на севере.

История ЛКПУ им. С.М. Кирова замечательна уже тем, что это одно из старейших кадетских училищ, давшее России не один десяток видных военных и гражданских деятелей дореволюционной России. В последней войне с Финляндией училище участвовало в прорыве укреплённой оборонительной линии имени маршала Маннергейма, бывшего царского офицера. За бои в Финляндии училище награждено в 1940 г. орденом Красного Знамени.

Вечером прошли строем всей прибывшей в Ленинград группой курсантов по набережной реки до Зимнего дворца, мимо Адмиралтейства, памятника Петру I, до разводных мостов через Неву. Перед нами, на той стороне Невы, на Васильевском острове возвышались Ростральные колонны, сверкала своим золочёным шпилем Петропавловская крепость, на кронверке которой каждый час громыхал выстрел сигнальной пушки. Солнце уже давно зашло, но было ещё совсем светло, когда прогуливавший нас старшина объявил, посмотрев на свои ручные офицерские "кировские" часы размером со школьный компас, что уже полночь и давно пора спать, а что светло - так это же ленинградские белые ночи.

Утром 25-го июня, чуть свет - чуть заря, наскоро позавтракав, погрузились в рабочий поезд, шедший медленно, со всеми остановками, до Нарвы. Всё училище теперь размещалось в Нарвской крепости, раскинувшейся длинной кирпичной стеной с угловыми башнями-бойницами по другой стороне реки Нарев. Наш взвод под командой офицера и старшины, взявшего над нами шефство в Ленинграде, вошёл через крепостные ворота с часовым вовнутрь обширного крепостного двора, где в это время проводился смотр войска. На пригорке стоял грузный полковник с четырьмя шпалами в петлицах и орденами на груди - начальник училища Мухин. Рядом с ним стоял зам. по политчасти полковой комиссар Завалишин, тоже с четырьмя шпалами в петлицах и орденами. Мимо них шагали квадраты рот 1-го батальона при полной боевой с песнями. Первый квадрат уже доканчивал начатый ранее знаменитый марш Ленинградского Кировского училища:

Мы, кировцы, наркома заверяем,
Что победим врага в любом бою - в любом бою!
На орден Знамени мы с гордостью взирая,
Прославим Сталина и Родину свою.

Второй квадрат, подходя к начальству и отбивая шаг, затягивал свою походную:

От голубых Уральских гор
В боях Чонгарской переправы
Прошла тридцатая вперёд
В пламени и славе...

Далее следовала на другой мотив строевая походная песня, будто никакой войны и вовсе нет:

Про подвиги отважных комиссаров
Пусть наша песня звонкая гремит,
В кольце блокады, зареве пожаров
Нас зажигали вдохновеньем битв...


Роты, пройдя строевым шагом перед командованием училища, покидали одна за другой двор крепости, уходя через крепостные ворота в город занимать где-то за городом свои огневые позиции на указанных оборонительных рубежах.

Через несколько часов томительного ожидания в полном бездействии и неопределённости черёд дошёл и до нас. Из прибывшей группы курсантов образовали первый взвод разведки с четырьмя отделениями. В моё отделение вошли киевляне: Пустынский, Маценко, Грач, Стеценко, Лобушко, Эсс, Келлер, и рязанцы: Живов, Зырянов, Скиданов. Командиром взвода назначен мл. лейтенант Ковалёв - сорокалетний худенький, низенький мужичок, призванный только что из запаса, на котором новая полевая форма топорщилась и висела мешком. Нам объявили, что мы входим в отдельную разведроту под командованием капитана Семёнова и что в роте имеется ещё два взвода разведки. Раздали оружие, снаряжение, боеприпасы, ранцы с консервами, сухарями галетами, горсточкой сахара, пиленого кубиками - НЗ - неприкосновенный запас. Мне досталась винтовка СВТ ещё в заводской смазке, пара гранат Ф-1 и два десятка патронов в обоймах по 5 штук, в дух подсумках. Все занялись проверкой, чисткой, подгонкой оружия, боеприпасов и снаряжения. Всему взводу выдали новые полевые гимнастёрки с зелёными петлицами и зелёными трафаретами ЛКПУ на них.

Назад | Содержание | Вперёд