ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

На Курской дуге и южнее

Назад | Содержание | Вперёд

К весне 1943 года, пока 24-я сд приводила себя в порядок, пополнялась людьми, боевой техникой и транспортными средствами после изнурительных и кровавых двухсотсуточных боёв под Сталинградом, линия фронта ушла на сотни километров на запад. Она остановилась на рубеже от Воронежа до Харькова, образуя дугообразный выступ в районе Курска. Конфигурация фронта была такая, что вызывала у немцев, хорошо владевших тактикой обходов и охватов при создании многих «котлов» как на территории Западной Европы, так и СССР, неодолимый соблазн создать такой «котел», в котором сварилась бы вся живая наличная сила и техника Красной Армии. Для осуществления операции под кодовым название «Цитадель» сюда были привлечены отборные войска вермахта и наиболее опытные генералы, такие как фельдмаршалы Г. Клюге и Э. Манштейн. Здесь немцы сосредоточили около 70% танковых, 30% моторизованных, более 20% пехотных дивизий и свыше 65% всех боевых самолётов, действовавших на советско-германском фронте.

Не меньшие силы были сосредоточены здесь и со стороны советских войск. Имена таких военачальников как Жуков Г.К., Василевский А.М., Рокоссовский К.К., Конев И.С., Малиновский Р.Я. и многие другие говорили сами за себя.

Две эти огромные силы были полны решимости проглотить друг друга, добиться успеха во что бы то ни стало. Обе стороны готовились методично и тщательно к предстоящим боям, выстраивали многоярусные и многокилометровые линии обороны, привлекая для этого все возможные в то время технические и людские средства и резервы.

В середине марта 1943 года в 24-ю дивизию пришёл приказ – на запад.

На ст. Кондраши севернее Сталинграда дивизия погрузилась в шесть эшелонов и выехала по назначению. Теперь ей предстояло воевать на Юго-Западном фронте и освобождать Украину. Первый штабной эшелон на подходе к фронту на перегоне между станциями Лиски и Валуйки подвергся налёту немецкой авиации. Сгорело несколько автомашин, разбито несколько орудий, погибло и ранено более 10 человек. На ст. Купянск эшелон разгрузился 21-го марта и занял позиции в лесах возле сёл Воробьевка и Ольшанка. Вторым эшелоном сюда прибыл 274-й стрелковый полк, в котором я служил. Последний эшелон прибыл 7-го апреля. Дивизия сразу же осуществила многокилометровый пеший переход и заняла рубеж в глубине советской линии обороны на реке Оскол у ст. Двуречная в качестве стратегического резерва.

На фронте было относительно спокойно, если не считать постоянных тревожащих налётов авиации.

Командующий Юго-Западный фронтом генерал армии Р.Я. Малиновский приказал 24-й стрелковой дивизии совершить переход в район Купянска и войти в оперативное подчинение 57-й армии генерал-лейтенанта Н.А. Гагена, находившейся на правом фланге фронта.

Дивизия сменила части 14-й гв. стрелковой дивизии в ночь на 19 июня. Полки дивизии 274-й и 168-й со средствами усиления, от 160 артполка и армейских подразделений приступили к подготовке круговой обороны, а 7-й занял оборону во втором эшелоне. Здесь предполагался наиболее вероятный танковый удар противника.

Утром 5-го июля 1943 г. немцы нанесли мощные удары южнее Орла и севернее Белгорода, начав свою операцию «Цитадель». Бои носили исключительно ожесточённый характер не только на направлениях главных ударов, но и на участке 57-й армии, в которую теперь входила и 24-я стрелковая дивизия. Немцы прорвались в район Шебекино, юго-восточнее Белгорода. По приказу командира 57-й армии, генерала Гагена Н.А. 274-й сп и 168-й сп прикрыли подступы к штабу армии и не дали противнику развить свой успех. Правый фланг Юго-Западного фронта отвлёк на себя значительные силы немцев, оказав существенную помощь войскам Центрального и Воронежского фронтов, оборонявших Курский выступ.

На Центральном фронте немецкие войска главный удар в 3 часа утра 5-го июля 1943 года нанесли в направлении Ольховатки, бросив в бой до 500 танков и самоходных артустановок (САУ) с главной задачей захватить Курск. Но, встретив мощный контрудар советских войск, сменили тактику и перенесли удар бронетанковыми силами и авиацией на Поныри. К 12 июля немцы выдохлись и вынуждены были приостановить наступление.

Одновременно развернулись бои на южном фасе Курского выступа на Воронежском фронте с главными ударами на Обоянь и Корочу. В первый день наступления немцы ввели до 700 танков и САУ, но уже к исходу 9-го июля их наступление здесь тоже застопорилось. Теперь противник перенёс главное усилие на прохоровское направление и 12-го июля 1943 года в районе Прохоровки произошло самое крупное встречное танковое сражение 2-й мировой войны, в котором с обеих сторон участвовало 1200 танков и САУ, причём немцы бросили в бой новейшие свои танки «Тигр» и «Пантера» и самоходные установки «Фердинанд». В небе над полем боя появились ранее нигде не участвовавшие новые немецкие истребители «Фокке-Вульф-190А» и штурмовики «Хенкель-129».

За один день боёв у Прохоровки немцы потеряли до 400 танков и свыше 10 тысяч убитых солдат и офицеров. Не меньше потери были и со стороны советских войск.

12 июля 1943 года произошёл перелом и на южном фасе Курского выступа, где за дни боёв противник продвинулся на 35 километров вглубь нашей обороны. С этого момента начался этап контрнаступления советских войск, причём по всему фронту.

Отзвук танковых и авиационных боёв на севере от Харькова доходил к нам на южный участок несколько приглушенно из-за упорного сопротивления частей противника, удерживающих эти стратегические рубежи для выхода на правобережную Украину и освобождения Донбасса.

Для разгрома южной группировки немцев на Курской дуге была начата запланированная ранее Белгородско-Харьковская операция под кодовым наименованием «Полководец Румянцев». 57-я армия нанесла удар на юго-восточную окраину Харькова – рабочий поселок Мерефа. Для развития успеха армии 24-я сд прорвала оборону противника и заняла поселок Старый Салтов, ослабив таким образом его оборону Харькова.

Контрнаступление Воронежского и Степного фронтов началось 3-го августа, а пятого августа были освобождены города Орёл и Белгород. Впервые за всю войну Москва салютовала доблестным советским воинам в честь освобождения этих городов 20-ю артиллерийскими залпами из 224 орудий.

9-го августа 1943 года 24-я сд форсировала реку Северский Донец, правый приток реки Дон, и захватила небольшой плацдарм в районе Старого Салтова, но воспользовались этим плацдармом уже другие наши войска. В ночь на 10-е августа дивизия была выведена из боя. Совершив двухсуточный марш на юг, она к 14 августа сосредоточилась в районе Лимана в 30 км. ю-з. Чугуева и вошла в состав 1-й гвардейской армии, наносившей удар на станции Балаклея и Лозовая.

По заданию командования 24-я сд форсировала реку Северский Донец в ночь на 15 августа силами 274-го и 168-го стрелковых полков и захватила Змиёвский плацдарм (10 км. южнее города Змеёв). Немцы постоянно контратаковали наши войска, пытаясь сбросить их назад, в реку. Восемь суток продолжались упорные бои в атаках и контратаках. В ходе наступления противник был выбит из поселка Пасеки и ж.д. станций Тарановка и Беспаловка. На 25 августа дивизия удерживала плацдарм в 125 кв. километров.

В ходе боёв не обходилось и без курьёзов. В один из дней августа небольшая разведгруппа немцев, проникнув вглубь нашей обороны на несколько километров, наткнулись на наш склад ПФС, размещавшийся в большом деревянном сарае в густом березняке. Часовой, заметив движение немцев, дал по ним несколько выстрелов и побежал к штабу. Преследуя его, немцы открыли огонь из автоматов. Пули ударяли в дверь и окна штабной хаты. Схватив автомат, я, начальник разведки полка капитан Синкин В.В., 1-й заместитель начштаба полка капитан Садиков Ю.В., начштаба майор Ефимов И.Н. выскочили из хаты во двор и открыли огонь по нападающим. В дверях показался замполит полка майор Млиевский, закричал пробежавшим автоматчикам: «Коня мне! Знамена!»

Услыхав этот возглас, начштаба Ефимов скомандовал: «Ружье майору Млиевскому! Да в цепь, в цепь!». Мы бросились в кусты, преследуя убегавших немцев, посылая им вдогонку одну очередь за другой, пока не убедились, что разведчики окончательно оторвались от нас и скрылись в густых зарослях березняка. Вернувшись в штаб и живо обсуждая внезапное происшествие, мы не могли удержаться от смеха над действиями наших начальников: один кричит: «Коня мне! Знамёна!», другой: «Ружье майору Млиевскому! Да в цепь, в цепь!»

Понято, что первое движение комиссара было спасение двух полковых знамён, без которых полк перестаёт существовать и расформируется.

А вот «ружьев» у нас теперь не водилось и «в цепь» никто не ложился при нынешних боях. Только потом мы узнали, что наш новый начштаба полка майор Ефимов И.Н., сменивший капитана Хавкина, отозванного в наградной отдел штаба армии, откуда он и прибыл к нам под Сталинградом, в гражданскую войну командовал полком, а после, «на гражданке», занимался наукой и имел звание доктора географических наук.

Старшина Грабовский и наш ездовой Семерня однажды утром всё крутились возле меня, не осмеливаясь обратиться с какой-то своей затеей. Наконец, старик Семерня не выдержал, начал издалека подъезжать: «Товарищ ст. лейтенант, в 7-м полку вчера ребята наглушили на речке два ведра вот такой рыбы!», - разводя в стороны руки и плотоядно улыбаясь, заговорил он приглушенным голосом. – «Нам бы тоже не помешало. Ребята давно в поиске, надо бы угостить, когда вернутся». Я помалкивал. «Да вон и старшина Грабовский уже заложил бричку, а в бричке пяток немецких гранат и противотанковая мина, тоже немецкая, круглая, восьмикилограммовая. Говорит, саперы дали». – «Вот и спросите у капитана Синкина», - отвечаю ему. – «Да, Вас. Вас. не против, если вы согласитесь. Одних нас не пускает." А Синкин тут как тут, делает вид, что ничего не знает: «Так, значит, на рыбалку собрались? Смотрите, не подорвитесь! Вы за всё в ответе!», - это он уже мне, будто я действую по собственной инициативе. - «Долго не копайтесь, по быстрому, туда и обратно!»

От штаба полка до речки километра два по дороге, а там по косогору, через лесочек и речка. Где-то слева в километре передовая, а за речкой наш плацдарм на несколько километров. Там никого нет, ни наших, ни немцев. Подъезжая к облюбованному и заранее разведанному Грабовским месту, заметили в небе невысоко лопнул какой-то шар и из него посыпались на землю листовки. Через некоторое время на косогоре послышался хлопок глухого выстрела и в небе снова показался шар, от взрыва которого к земле медленно полетели листовки. Оставив Семерню внизу на дороге с повозкой, мы с Грабовским, прихватив автоматы, осторожно стали подбираться к гребню косогора. Послышался глухой выстрел, и из-за кустиков к небу полетел снова шар. «Тихо! Захватим стрельцов живьем!» - сказал я Грабовскому. Мы были в сотне метров от двух фигур, возившихся вокруг чего-то в окопчике за кустами. Возившиеся, видимо, нас заметили и дали в нашу сторону две очереди из автоматов. Мы им ответили огнем, крикнули «Хенде хох!» (руки вверх!), но услышали только треск сучьев под ногами убегающих. В окопчике стояла на треноге керамическая труба с небольшой стальной опорной пластиной. Рядом лежало более десятка шаров из папье-маше, покрытых зелёным блестящим лаком. Небольшой бикфордов шнур внизу напоминал арбузный хвостик. «Миномёт» и шары мы захватили с собой вниз на повозку. Подобрали несколько листовок. На этом наша рыбалка закончилась. В штабе с интересом рассматривали эти трофеи. Устройство шара мы изучили, разрезав его пополам острым ножом: в верхнем отсеке размещалась плотная пачка стандартных немецких листовок, по центру заряд для подрыва шара и в нижний части – заряд для выстрела, который поджигался бикфордовым шнуром. Я предложил Млиевскому написать текст на эти листовки «Лэкт унс ам арш» (поцелуйте нас в задницу), с чем он радостно согласился. Шары с исправленными листовками разведчики выпустили над немецкими окопами.

Сам «миномёт» и пару шаров Млиевский передал начальнику политотдела дивизии полковнику Захарову С.М.

А на рыбалку мы все-таки выбрались на второй день, ближе к вечеру. По косогору взошли на крутой берег реки, вдоль которого тянулась неширокая полоса темного дубового леса, заросшего низенькими густыми кустиками голубики и костяники. В лучах солнца что-то блеснуло. Присмотревшись внимательнее, обнаружили, что стоим на минном поле. Влево и вправо от нас тянутся проволочные растяжки к противопехотным минам. Мины венгерские, наподобие кукурузных початков, воткнутых на колышки высотой 30 – 40 см. Осторожно загнули усики чеки и обрезали ножом провод с обеих сторон. Через десяток метров такие же растяжки. Сделали проход, обозначив его сломанными ветками. В рюкзаке у Грабовского граната и мина. Приладили гранату к мине, привязав её покрепче изолентой. Выдернув за фарфоровое кольцо в деревянной ручке гранаты соединительный шнур к взрывателю, я бросил этот снаряд с крутого песчаного обрыва в широкую речную заводь, одновременно бросился на землю рядом с лежащим уже Грабовским. От мощного взрыва земля задрожала и фонтан воды и брызг поднялся выше берега реки. Взглянули на реку. Быстро раздевшись, бросились в воду. Стали собирать рыбу и выбрасывать на берег. Брали только крупную, не обращая внимания на мелочь: плотву, густеру, окуней. Грабовский разохотился, увидел возле камышей у противоположного берега барахтающуюся большую рыбину, крикнул мне, указав на неё рукой. Я был ближе к ней, махнул саженками, чтобы не упустить её. Не доплыв нескольких метров до рыбины, все ещё кувыркавшейся, заметил в воде большую тень плывущего ко мне с вытянутыми вперед руками человека в тёмной одежде. От камышей и ивняка западное солнце отбрасывало на воду рябоватые шаткие тени, сквозь которые проглядывали контуры человека. Казалось странным, что его тёмные длинные волосы плыли впереди головы. Я мигом вылетел из реки, за мною и Грабовский. Схватились за автоматы. Залегли за каким-то валуном. Приготовились к бою. Кругом всё было тихо. Мы не шевелились. Почти не дышали. Не доплыв до середины реки, человек всплыл на поверхность, развернулся и медленно поплыл по течению. Это был труп убитого солдата, которого наш взрыв побеспокоил и поднял со дна. Собрав наскоро рыбу в рюкзак, мы быстро вскарабкались по обрыву берега вверх, перемахнули через минное поле. Отдышались по дороге на повозке у Семерни. Почти всю дорогу не разговаривали, отделывались от вопросов заскучавшего было Семерни отдельными фразами.

Штабные разведчики отдали должное нашей рыбе, а мы с Грабовским её даже на дух не переносили. Перед глазами всё маячил утопленник, плывущий по реке без движений, словно коряга.

Из нашего Змиёвского плацдарма войска 152-й и 6-й гвардейской стрелковых дивизий 17-го августа 1943 г. овладели г. Змиёв, а в ночь на 23-е августа войска Степного фронта при помощи войск Воронежского фронта штурмом овладели городом Харьков – второй столицей советской Украины, четырежды переходившей из рук в руки, что стоило обеим сторонам больших жертв. Второй раз Москва салютовала освободителям Харькова двадцатью залпами из 224 орудий. Приказом Верховного Главнокомандующего от 23 августа 1943 г. была объявлена благодарность всем войскам, участвовавшим в освобождении г. Харькова, в том числе и 24-й стрелковой дивизии.

Ликвидацией харьковской группировки противника закончилась Курская битва, ознаменовавшая собой коренной перелом в войне на советско-германском фронте в пользу советских войск.

В эти дни 1-я гвардейская армия, в составе которой находилась 24-я стрелковая дивизия, наступала на ст. Лозовую и г. Днепропетровск. Бои принимали упорный, а порой и ожесточенный характер. За 22 дня боев 24-я стрелковая дивизия продвинулась всего на 75 км, по 10-12 км. в стуки, отражая многочисленные танковые и пехотные контратаки. Немецкое командование понимало, что его армейской группе «Юг» грозит неминуемое окружение, поскольку над ней с севера нависали войска Степного, а с юга Южного фронтов. Оно отдало своим войскам приказ отойти на так называемый восточный вал - линию мощных инженерных укреплений от г. Мелитополя до Днепра - и там отсидеться за широким Днепром, не дать возможности советским войскам сходу форсировать эту трудно преодолимую водную преграду.

К 15 сентября дивизия вела бой в 10-15 км. севернее станции Лозовая и получила задание от штаба 1-й гвардейской армии преследовать противника в общем направлении на Орельку, Новомосковск, Днепропетровск. За 8 дней боёв дивизия продвинулась на 100 км и к 22 сентября вышла в район южнее Новомосковска, в 15 км с-в. Днепропетровска, где встретила упорное сопротивление частей 57-го танкового корпуса немцев, пытавшихся удержать плацдарм на левом берегу Днепра в районе Днепропетровска.

27-го сентября дивизия ворвалась в пригороды Днепропетровска - Подгородное, Фрунзенский, Нижнеднепровск, где расположены заводские кварталы металлургов. Усиленно велась подготовка к форсированию Днепра, подтягивались плавсредства. Но выполнять эту задачу ей не пришлось: она была выведена из боя в резерв фронта и к исходу 4-го октября расположилась в селе Хорошево, в 10 км. с-з. Синельникова. В Хорошево мы простояли почти две недели, пополняясь людьми, в основном призывниками из местного, освобождённого из-под немцев, населения. Так к нам в разведвзвод попали два брата Качуровы – Александр и Макар. Оба отличились в последующих боевых действиях и были награждены орденами Славы III степени.

Нашего уважаемого доктора географических наук начштаба Ефимова И.Н. из полка отозвали. Вместо него назначили капитана Халова – хилого мужичонку, трудно входящего в штабную обойму.

Моя квартирная хозяйка, молодая и шустрая цыганка из Днепропетровска, нагадала мне скорую встречу с родителями.

Утром 15 октября ударная группировка Степного фронта на плацдарме юго-западнее Кременчуга начала наступление и вместе с 5-й гв. танковой армией прорвалась к Кривому Рогу и в районе 30 км восточнее Кировограда, вклинившись в оборону противника на глубину до 125 км. В этот прорыв и брошена была спешно 24-я сд из района Хорошево через Новомосковск, Царичанку, Пятихатки. Ей предстояло форсированным маршем преодолеть по степям Украины 350 км. В ход пошли все собранные у местного населения лошади, повозки, бычки, хотя их было крайне мало. Для переброски пехоты был выделен армейский автобат, но ему пришлось больше тащить боеприпасы, питание и снаряжение, чем перевозить людей.

Пытаясь удержать в своих руках Криворожский железорудный бассейн, немецкое командование срочно перебросило сюда из Западной Европы 4 танковые и мотодивизии, 2 пехотные и значительные силы из соседних участков. Оно намеревалось нанести ряд контрударов, развить их в контрнаступление и отбросить советские войска за Днепр. С 24-го октября разгорелись здесь жаркие бои, крепко затронувшие нас.

274-й сп вошёл в Пятихатки рано утром. Я бросился на поиски своей старшей сестры Фроси, семья которой до войны жила недалеко от станции. Во дворе хаты встретил только свекра деда Бегму. Оказалось, что его сын Сергей Петрович, как железнодорожник, с последним эшелоном выехал с семьей куда-то на восток. Информации о моих родителях не имеет. Полк проходил в стороне от моего родного села Весело-Ивановки, где до войны жили родители и многие родственники. Комполка Романец разрешил мне отлучиться на короткое время и догнать полк в районе сёл Зелёный Гай или Искровка.

От Пятихаток до Весело-Ивановки 20 км. Если ехать, минуя населенные пункты, можно сократить этот путь на 5-6 км. Я так и сделал. Часам к двум был в селе, и буквально носом к носу наткнулся на своего двоюродного брата Григория, спешившего на рудник Жёлтая Река к прежнему своему месту работы. Вчера немцы, узнав, что советские войска внезапным ударом заняли города Знаменку и Александрию западнее рудника на несколько десятков километров, спешно бежали, не успев, как обычно, навредить населённым пунктам, в которых были. Вот и в нашем селе сожгли только на нашей улице у старика Боева овин, в котором размещался немецкий военный склад медикаментов и имущества – ни вывезти, ни оставлять его русским было нельзя.

Слух о первом, да ещё местном и хорошо всем известном советском солдате, появившемся в селе, в одно мгновение облетел всё большое, раскинувшееся на 5 километров вдоль Жёлтой Реки, село.

«Тут и вся моя родня набежала…».

Мой отец Фёдор Семёнович и моя мать Мария Нестеровна за три года, что я их не видел, сильно постарели. Сёстры Лена и Миля повыходили замуж, брат Василий стал мужиком.

За два часа, что я с ними пробыл, мы не успели как следует даже рассмотреть друг друга, поговорить «за жизнь» - вопросы, расспросы, калейдоскоп лиц, люди, большинство из которых я уже не узнавал, а может быть, никогда и не знал. Пришлось всё-таки осушить пару рюмок крепчайшего самогона, и мне почему-то казалось, что мой конь всю дорогу как-то не так идёт, всё спотыкается…

Полк я свой нагнал в полной ночной темноте где-то за селом Зелёный Гай, не доезжая Искровки. Солдаты шли, засыпая на ходу. Слышно было только натужное фырканье лошадей, тянувших тяжёлые орудия и армейские телеги, нагруженные под завязку.

Утром 24-го октября 1943 года 24-я сд развернулась на рубеже Владимировка – Богоблагодатное и сходу вступила в бой. Сейчас она находилась в составе 57-го стрелкового корпуса 37-й армии 2-го Украинского фронта и имела задачу совместно с соседями - 7-м механизированным корпусом и 1-й воздушно-десантной дивизией нанести удар с запада на южную окраину Кривого Рога.

Наступление началось 28-го августа, шло трудно. Немцы отбивали все наши попытки прорвать его оборону, часто контратаковали танками и мотопехотой при хорошей поддержке авиации и артиллерии. Наши наступающие войска несли потери, не восполнявшиеся приходом новых пополнений. Не только в дивизионный медсанбат, но и в тыловые госпитали потоком шли раненые. Это создавало нервное настроение в окопах и тыловых службах. Разведка сбилась с ног в определении намерений противника, в противодействии разведке противника. Чувствовалось приближение неординарных событий по усиленной работе проводной и беспроводной связи. И они не заставили себя долго ждать. Геббельсовская пропаганда трубила ежедневно о близком «возмездии» за «вынужденное планомерное» сокращение немецкой линии обороны по Днепру, засыпала нас листовками с призывами своевременного прекращения сопротивления и сдаче в плен, обещая всем добровольцам райские кущи, подразумевая, видимо, печи крематориев Дахау, Майданека, Освенцима и других немецких лагерей смерти.

В район Кривого Рога противник спешно перебрасывал войска с других участков фронта и 24-го октября нанёс контрудар большими силами. Две танковые группировки противника с запада из района Гуровки и с востока из района Широкое – шли навстречу друг другу, чтобы соединиться в районе Лозоватки на берегу стремительного Ингульца и завершить окружение 57-го стрелкового корпуса, в составе которого воевала 24 я сд. Севернее села Радионовка противнику удалось выйти в тыл нашей дивизии и нанести чувствительный урон тыловым службам. Развернулись тяжёлые бои на всех участках полков и отдельных подразделений дивизии.

Войска 37-й и 5-й гвардейской танковой армии под давлением превосходящих сил противника 1-го ноября отошли на рубеж 20 км севернее Кривого Рога и там закрепились. Части 24-й стрелковой дивизии оказывали упорное сопротивление натиску врага в районах Лозоватки, Терноватки и Искровки.

За день до этих неприятных событий, когда нам пришлось бежать от противника, я искал Синкина В.В., заглянул в землянку нач. штаба полка Халова. Тощий, потрепанный и сутулый, он стоял у стола своей телефонистки Клавы, которая гневно его отчитывала:
- Не буду я ни твоей, ни чьей то еще пэпэжой , и к девкам моим не приставай! Старый жонатик, а туда же!
- Старый конь борозды не портит …
- Но глубоко и не пашет, - парировала она его ответ.
Я осторожно прикрыл дверь. Теперь, поздно вечером, эта Клава перехватила меня, видимо, долго ждала. Потянув за рукав, торопливо зашептала:

- Пэпэжэ - полевая походная жена.

- Зайди к нам. Очень просила Люба тебя привести. Она сегодня какая-то странная.

Не был я знаком с этой новенькой, недавно появившейся в полку. Низенькая, худенькая, с длинной светлой косой и голубыми глазами, она выглядела совсем подростком.

Зачем я ей понадобился? Мы вошли в землянку. Горел фонарь, тускло освещая углы уютной землянки. Ко мне почти вплотную подошла новенькая, сбивчиво и тихо заговорила.
- Я знаю, ты местный. У тебя здесь недалеко родители, сестры, родня. В случае чего возьми меня в свою семью. Буду тебе сестрой … Или женой … Очень прошу тебя.
- Ты что это вздумала? - спросил я, не зная как себя с ней вести.
- Мне страшно. Боюсь плена. Нас окружили или окружают …
- Откуда ты взяла? - удивился я.
- Все знают. Немецкие танки ходят по тылам дивизии. Штаб дивизии срочно бросился за Ингулец, снял связь.
- Ну, это мы еще поглядим. Да и в плен никто не собирается сдаваться. Выше головы, девочки! - Бодро, звонким мальчишеским голосом сказал я, покидая их землянку.

Никто из нас этой ночью не спал. Мы сидели тесно в землянке Романца, который не отходил от телефонов. Ждали возвращения разведчиков. Они ввалились в землянку рано утром, доложили: у немцев по всей передовой шум и движение.

Рано утром начался артналет и плотная бомбежка самолетов.

С батареей 120-мм миномётов 274 сп пропала связь, и комполка Романец послал меня на батарею, чтобы снять её с позиций и направить на Терноватку. Когда я прибежал в балку, где стояла батарея, комбат уже погрузил почти все миномёты на два грузовика. Солдаты спешили уложить на них ящики с минами. В это время я заметил, что недалеко по селу, где раньше размещался дивизионный учебный батальон, медленно прогуливается несколько немецких танков. Указал на них комбату и предложил накрыть эти танки минами из стоящего на позиции миномёта, возле которого лежало несколько открытых ящиков с минами. Комбат подал команду и «трубачи» быстро расстреляли эти мины по танкам, чем задержали их движение. Машины рванули из балки по замерзшей пахоте к недалеко видневшейся скирде соломы и кукурузному полю за ней. Кукуруза стояла сплошной стеной жёлтых высоких стеблей с ещё неубранными початками и была хорошим укрытием, к которому бежали справа и слева от меня солдаты. И тут так некстати в мозгу пронеслись строки из лермонтовского «Беглеца»:

Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла,
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла.


Будто чья-то рука толкнула меня в грудь и заставила приостановиться и оглядеться вокруг. Несколько в стороне и позади меня на расстоянии сотни метров шёл по пахоте немецкий танк «Тигр», изредка приостанавливаясь и делая выстрел из башенного орудия. Стрелял он стальными противотанковыми болванками, которые рикошетом отлетали от земли с жутким рычанием, поднимая за собой комья смёрзшегося чернозёма. Танк за пехотой не гонялся и не стрелял из пулемётов, высматривая, очевидно, более достойную цель и поджидая своих собратьев, которые где-то поотстали.

Комбат со своей машиной стоял за скирдой соломы. Я вскочил на подножку и мы помчались к Ингульцу. Сзади уже показалось несколько немецких танков, следующих за нами тем же курсом. В небе появилась «рама», медленно облетая поле, что-то высматривая. Возле речки скопилось много разного народа – пешего и конного. Многие плыли по реке на противоположный берег. Сюда, справа от Лозоватки, стекались отдельные группы солдат и офицеров в поиске переправы. Переправы у Лозоватки и слева у Терноватки якобы уже заняты немцами. Чтобы не оставлять немцу миномёты, комбат приказал обе машины сбросить с крутого скалистого берега в реку, что шофера и сделали, разогнав машины и выскочив из них на ходу.

Спустившись по узкой крутой тропинке у самого выступа гранитной скалы к урезу реки, я потрогал рукой воду. Вода очень холодная, а у самого берега поблескивала под утренним солнцем кромка льда. Нет, в такую воду я не полезу, от одного холода пойдёшь ко дну. Достал пистолет, извлёк обойму, пересчитал патроны – всего три. Когда же я успел остальные расстрелять? Ведь в обойме 8 штук, да ещё в патроннике обычно должен быть один! Огляделся по сторонам. Народ толпится кучами у самого берега реки. Отдельные смельчаки бросаются во всей одежде в воду, оставляя на берегу ненужное уже оружие. Здесь всяк за себя, один бог за всех. Наш оперативник из кро «СМЕРШ» пожилой лейтенант тянет за повод в реку красавца - жеребца, серого в яблоках. Жеребец храпит, сдаёт назад, поднимается надыбы, в воду не идет. Прекрасное, желтой кожи, кавалерийское седло на его спине ходит ходуном. Не иначе как немецкий трофейный, наши обычно заморыши. Лейтенант матерится, выхватывает наган и стреляет жеребцу в голову. Бросив повод от упавшей лошади, сам бросается в реку в шинели, в сапогах, без головного убора на черной кудрявой голове. В нескольких шагах от меня на земле валяется ППШ с круглым диском. Я поднимаю автомат, снимаю диск, извлекаю все патроны. Их более двух десятков. Набиваю магазины своего «ТТ», остальные патроны прячу в карман шинели. Теперь меня голыми руками не взять. Сверху скала как будто бы задрожала, слышен рёв танковых моторов и отдаленный лязг гусениц. Я прячусь под скалой, поглядываю наверх, крепко сжимаю рукоятку пистолета в руке. В это время из-за реки раздается характерное шипение и над головой в сторону немцев проносятся длинные сигары снарядов. Это стреляют наши «Катюши»: две машины откуда-то подкатили близко к реке, тут же развернулись и дали два залпа по немцам. Танки и мотоциклисты попятились назад. Я выхожу из своего укрытия к реке поднимаю с земли брошенный кем-то ручной пулемёт с треногой и укрепленным сверху круглым диском. Зачем? Не знаю. Просто жалко хорошую вещь. Вижу, слева поперек реки тихо плывёт небольшой плотик. На нём трое солдат в чёрных комбинезонах и танковых шлемах отталкиваются длинными шестами от дна реки, направляя плот к противоположному берегу. Даю команду: «Двое на берег, третий гони плот сюда!» Солдаты молчат, делают дальше свое дело. Я с пулемётом бросаюсь на землю, беру плот на прицел, кричу: «Никто не выйдет на берег, если плот не повернете сюда!» - и даю короткую очередь у них над головой. Подействовало. Двое бросились у берега в воду, третий погнал плот в нашу сторону. Как только плот коснулся нашего берега, к нему со всех сторон бросились люди. Пришлось осадить их назад, угрожая оружием. Танкиста заставил поднять с земли винтовку, забить её стволом в прибрежный грунт и привязать к ней конец кабеля от валявшейся рядом телефонной катушки. Вторую винтовку вручил какому-то солдату, приказав: «На том берегу сделаешь так же. Провод натянешь покрепче вокруг винтовки и с катушкой и плотом вернёшься сюда назад».

Первый плот отплыл от берега с одними девчонками – медиками и связистками из нашего полка. Трижды он уходил на тот берег с таким же грузом. С четвёртым плотом переправился и я с пожилым капитаном – начальником ветслужбы полка. Далее эта импровизированная переправа действовала уже без нас, и шла куда как быстро, не то, что с помощью шестов.

Вокруг нас с капитаном собралось более двух десятков солдат, в основном женщин, без оружия, только с санитарными сумками, набитыми перевязочными средствами. Связистки шли налегке, без оружия и телефонов. Двое солдат несли автоматы, третий – карабин. У нас с капитаном только пистолеты и полевые сумки с картами, компасом и документами. Шли быстро до хутора Недайвода, не встречая никаких войск. Куда все подевались и по каким шли дорогам – не известно. Солнце уже спускалась к западу, когда впереди по маршруту нашего следования проехала группа мотоциклистов. У нас мотоциклистов не было, значит впереди немцы, возможно, расставляют на ночь свои посты. Мы залегли в овражке, притаились как мыши. Решили ждать до темноты и ночью, ориентируясь по ракетам, выбираться к своим. Как только ракеты гасли, мы делали рывок вперед и бросались на землю, как только к небу взмывала новая ракета. Немцы бросали ракеты редко и на довольно большом расстоянии одна от другой. Когда ракеты были почти на нашем уровне, мы молча медленно ползли по земле, всякий раз замирая на месте со взлетом следующий ракеты. Позли долго. Поднялись в полный рост только тогда, когда ракеты стали подниматься далеко позади за нами. Собирая людей в кучу, я заметил, что с нами нет капитана. Где он, когда отстал, и что с ним случилось, выяснять было некогда и не у кого. Чтобы народ не разбредался и не отставал, я предложил всем прослушать арабские сказки из 1001-й ночи, которые только недавно прочитал на немецком языке в какой-то брошенной книжке в тонком переплете, видимо, изданной для немецких солдат. Содержание рассказов было у меня ещё свежо в памяти. Как только я замолкал, чтобы перевести дух и ослабить лицевые мышцы, которые стало сводить от долгой речи, девчонки тут же меня тормошили, чтобы продолжал дальше. Так мы к утру вышли к какому-то крытому току, со всех сторон продуваемому ветром. Недалеко от этого тока стоял большой стог сена. Мы зарылись в сено с одной стороны стога, прижавшись друг к другу и, накрывшись надёрганными пучками сена, тут же уснули. Проснулись уже с восходом солнца. Вокруг стога виднелись свежие следы от танковых гусениц, уходивших назад куда-то в степь. По карте и компасу я определил азимут движения на село Софиевку. Вскоре вышли на дорогу, которая и привели нас в это село. Но перед селом нас задержал загрядотряд, требуя, чтобы вернулись назад, на передовую, с которой якобы мы сбежали. Долго пришлось объяснять какому-то сержанту – старшему группы наряда, пока он милостиво разрешил нам следовать в это село и разыскать свой полк.

Из группы девушек, следовавших со мной на Софиевку, ко мне поближе притиснулась штабная телефонистка Клава. Некрасивая, топорной работы, но крепко сколоченная северянка из Вологды, даже в столь сложной обстановке оставалась уверенной и деловой. Она одна из немногих тащила на себе сумку с личными вещами и телефонный аппарат. Я спросил её:
- Что-то Любы вашей не видно? Как она там?
- Нет Любы. Убил её на рассвете немецкийснайпер. Как чувствовала.

По щекам у неё скатились две слезы. Она смахнула их грязной ладошкой.

От её слов у меня болезненно сжалось сердце и ком в горле застрял. Всю дорогу испуганное лицо милой девочки Любы стояло у меня перед глазами, а в голове стучали слова молитвы: "… и сотвори ей вечную память".

Двое суток мы были без пищи и воды. На дворе было холодно, и пить не хотелось, а пустой желудок требовал чего-нибудь более существенного.

Я решил попросить еды у местного населения и по неопытности выбрал довольно ухоженную, хотя и старую хату под коричневой железной крышей, с большим старым садом и крепким забором.

Посадив свой «отряд» отдыхать под забором, вошёл через калитку в хату. Меня встретила в сенях довольно крупная и крепкая баба с настороженным взглядом. Как только я заговорил о еде, она замахала руками и запричитала, что ничего нет, мол, солдаты всё съели. Прошла на кухню, долго гремела посудой, будто отыскивала еду. Я стоял в сенях возле двух полных мешков, не закрытых. Ощупал рукой – сушеные вишни. Пока баба возилась на кухне, я быстро набил ягодами оба кармана брюк. Она вынесла небольшой чугунок мелкой, варёной в мундире, холодной картошки, какую обычно готовят для кур. Я подставил фуражку, и она вывалила мне десятка два мелких картофелин. Поблагодарив жадюгу за угощенье, я отдал картошку лейтенанту медслужбы Наташе, чтобы разделила всем поровну. Каждой из девчат и трём солдатам досталось от меня по горсточке сушёной вишни, куда более лакомой картошки. Вскоре мы отыскали штаб полка. Я доложил Романцу сколько людей привёл и кого. Он распорядился нас покормить. Интенданты выдали нам по большой селёдке, ломтю серого свежего хлеба и по котелку чуть подслащённого чая. К вечеру я узнал, что полк ещё пару дней будет находиться в Софиевке, собирать своих отставших людей. Я отпросился уехать на ночь к родителям в село Весело-Ивановку, так как здесь всё равно ночевать негде. Он согласился, велел возвратиться не позже 12.00 на следующий день. С начхимом полка молоденьким младшим лейтенантом, всё хозяйство которого помещалось в каким-то образом спасенной пароконной военной телеге, и его ездовым солдатом мы после обеда выехали через Анновку, рудник Жёлтая Река в село Весело-Ивановку. Приехали уже к ночи. В селе все дворы заняты военной техникой, транспортом и людьми. Когда мы сунулись со своей повозкой во двор моего родительского дома, из хаты выскочил какой-то разгневанный капитан интендантской службы, стал кричать, что всё здесь занято, мол, проваливайте дальше. Моя мать урезонила его, что это сын приехал, и «храбрый» воин тыловой службы тут же сбавил обороты своего красноречия. Оказалось, что они с утра пожаловали сюда из под Знаменки, где немцы также нанесли сильный удар.

Ночевать нам пришлось в другом месте, на улице Чапаева, у сестры Мили, жившей теперь у нашей тётки Харитины Семёновны. Распростившись утром с ними, мы на минуту заглянули к моим родителям, чтобы проститься – кто его знает, когда ещё доведётся увидеться и доведётся ли? К назначенному времени мы были в полку и вместе с ним двинулись в район Чигриновки, в 12 км. южнее Пятихаток, где в ночь на второе ноября 1943 года сосредотачивалась наша дивизия, выведенная в резерв 37 армии.

Около двух недель мы простояли в этом районе, приводя себя в порядок после тяжёлых боёв. В середине ноября я был оперативным дежурным по штабу полка, когда ночью поступил приказ на марш. Дивизию теперь перебрасывали на север, в Полтавскую область. Марш предстоял трудный и дальний. Доложив комполка о поступившем приказе, я уже не посмел заикнуться ему о своих родителях, но он и сам догадался: «Дежурство сдайте Синкину. Возьмите с собой одного разведчика. Догоните нас за Боголюбовкой. Исполняйте!» Я был рад этому щедрому подарку моего командира, с которым вместе прошёл от Сталинграда до Кривого Рога, через все бои и невзгоды.

Со мной вызвался поехать старший сержант Михаил Калмогорцев, дружба с которым продолжалась до самого конца войны, до самого отъезда к новому месту службы в разведотдел штаба 17-го гвардейского Карпатского стрелкового корпуса.

От Пятихаток напрямую ехали по зеленям, скованным морозом. Уже на полпути пошёл нудный обложной дождь. Почва под копытами лошадей стала размокать, так что с рыси пришлось перейти на шаг и выбираться на дорогу, проходящую к селу Весело-Ивановка мимо рудника имени Будённого С.М.

У моих родителей мы побыли не более часа, пока обсушились и мама готовила нам в дорогу по быстрому пироги с сушёными абрикосами и тыквой. Сразу же после обеда выехали из села, не заезжая по пути больше ни к кому из родственников – времени для этого уже не было. Полк нагнали на марше за Боголюбовкой. Нам с Михаилом пришлось спешиться и шлёпать под дождём по лужам и грязи вместе со всеми: лошади потребовались впристяжку к артиллерийским упряжкам, едва вытаскивающим свои пушки из вязкой чёрной грязи. Дождь лил, не переставая. Усилился северный ветер, нагонявший тёмные тучи, из которых посыпался снег вперемежку с дождём. По команде: «привал на-право» все валились тут же рядом с дорогой, прямо на мокрую землю – выбора не было, всё равно все насквозь промокли и иззябли. На большом привале обед из полевой кухни прямо под дождём. В населённых пунктах, встречавшихся по пути, приказ не задерживаться. Наш новый начштаба капитан Халов, едва вытаскивая тяжёлые сапоги из грязи и пошатываясь от усталости, пытается острить, подбадривая скорее себя, чем нас, цитирует стихи русского поэта:

      Кончилось лето. Зима начинается.
      Ветер старается крыши сорвать.
      На мокром заборе ворона ругается –
      Ну и погодушка, так твою мать.

До Новых Санжар под Полтавой нам ещё долго топать. Там будет отдых, пополнение людьми, техникой, подготовка к новым боям и походам.

г. Обнинск. 29.04.02

Назад | Содержание | Вперёд