ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

На Киев и Черновицы

Назад | Содержание | Вперёд

Отступив под сильным натиском немцев от Кривого Рога и прочно закрепившись на новых позициях недалеко от рудника «Первомайский», 24-я стрелковая дивизия в ночь на 2-е ноября 1943 г. была выведена в резерв 37-й армии. Теперь полки дивизии расположились вблизи г. Пятихатки, а штаб дивизии – в селе Чигириновка, в 12 км к югу от Пятихаток. Здесь дивизия проводила себя в порядок после тяжелых боёв.

В середине ноября 1943 г. поступил приказ Ставки ВГК переместить 24-ю стрелковую дивизию на север, в район Киева. Трое суток под непрерывным осенним дождем, перемежавшимся мокрым снегом и порывами резкого северного ветра, тянулись пешим походом войска до станции Новые Санжары недалеко от Полтавы. Командир 274-го сп подполковник Романец Н.Р. на высоком поджаром коне объезжал свои уставшие батальоны. Следом за ним трусил на рыжей кобыле замполит майор Млиевский Г.Д. С тёмных от дождя длинных плащ-палаток и натянутых до самых глаз капюшонов стекали ручьи воды. Миновав кучку штабных офицеров, среди которых заметно выделялся своим хилым видом начальник штаба капитан Халов, едва отрывавший от дороги облепленные вязким чернозёмом сапоги, комполка придержал коня, поджидая своего комиссара, неодобрительно буркнул, боднув головой в сторону нового начштаба: «Укатали сивку крутые горки… Вели комбату Коваленко подвезти его пару километров хоть в телеге, хоть на лафете. Пусть маленько продышится. До привала ещё топать да топать».

По полку прошел слух, что дивизии предстоит освобождать столицу Украины Киев, поэтому и спешат войска, невзирая ни на какую погоду, скорее добраться до исходных позиций. «Быть бы свадьбе, да музыканты опоздали», - говорил в свое время по другому поводу Шолом-Алейхем, коренной киевлянин. Вот и мы опоздали к взятию Киева. Когда на станции Новые Санжары полки погрузили в эшелоны и двинули в сторону Киева, войска 1-го Украинского фронта 6-го ноября 1943 года уже очистили город от фашистской скверны.

По понтонному мосту через Днепр 5-го декабря мы прошли с левого берега на правый, ориентируясь на купола Киево–Печёрской лавры. Походным порядком прошагали по разрушенному Крещатику, вышли на житомирский шлях. Предстояла наступательная операция войск 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Ватутина Н.Ф. по разгрому большой немецкой группировки в районе Житомира – Бердичева – Винницы. Для выполнения этой задачи фронт усиливался 18-й армией под командованием генерал – полковника Леселидзе К.Н. Вот в эту армию, в 101-й стрелковой корпус, нацеленный на направление главного удара, и прибыла 24-я стрелковая дивизия 7-го декабря 1943 года. Полки дивизии разместились в лесах юго-западнее поселка Ворзель (в 25 км. западнее Киева) и приступили к организации обороны. В полки стали поступать люди, техника, боеприпасы и снаряжение. Здесь нам выдали новое зимнее обмундирование, поскольку за время боев под Кривым Рогом и тяжелых переходов до Полтавы и Киева летнее обмундирование было изношено, как никогда прежде, до полной непригодности. В батальонах и полках шла усиленная подготовка к наступлению, проводились стрельбы, тренировки.

Рано утром 24-го декабря 1943 года после часовой артподготовки войска 1-го Украинского фронта пошли в наступление. На четвертый день наступления в бой была введена 24-я сд, которая сумела форсировать под огнём противника речку Ивянку и перерезать железную дорогу Житомир – Фастов, а также параллельно ей проходящее шоссе, по которому немцы отводили свои войска от Днепра. Населённые пункты были забиты оставленной немецкой техникой. Истории освобождения Киева предшествовали драматические события, когда после форсирования Днепра были созданы два неравнозначных плацдарма на правом берегу Днепра: букреевский – в 80 км южнее Киева, и два небольших плацдарма в районе Лютежа, севернее Киева, постепенно слившиеся в один. Главный удар предполагалось нанести с букреевского плацдарма, а вспомогательный – с лютежского.

В октябре 1943 года главная группировка советских войск дважды предпринимала наступление с букреевского плацдарма, но успеха не имела. Зато на лютежском плацдарме обозначился успех. Сталин приказал перенести сюда весь центр тяжести наступления. 3-я гв. танковая армия и основная часть артиллерии резерва ГК, а также часть соединений и частей были отведены с букреевского плацдарма на левый берег Днепра и переброшены вдоль фронта на север, на 130-200 км, на лютежский плацдарм. Немцы переброску этой массы войск прозевали, полагая, как и прежде, что главный удар будет наноситься отсюда, с букреевского выступа. 1-го ноября 1943 года с букреевского плацдарма стали наступать 40-я армия генерала Жмаченко Ф.Ф. и 27-я армия генерала Трофименко С.Г. Немцы вынуждены были ввести здесь в бой свои резервы. А 3-го ноября с лютежского плацдарма начали наступать пехота и танки 60-й армии генерала Черняховского И.Д. и 38-й армии генерала Москаленко К.С. Их действия поддерживала 2-я воздушная армия.

4-го ноября, несмотря на резкое ухудшение погоды, наступление успешно продолжалось. Были введены в бой вторые эшелоны войск, в том числе 1-я чехословацкая бригада полковника Людвига Свободы и 3-я танковая армия. Утром 5-го ноября танкисты вышли в район Святошино, западне Киева, и перерезали шоссе Киев – Житомир, а в центр Киева, на ул. Кирова, прорвалась пехота и танки 5-го гв. корпуса. Чехи заняли железнодорожный вокзал и вышли к утру 6-го ноября на Днепр. К 4 часам утра 6-го ноября 1943 года Киев полностью был очищен от немцев.

В течение последующих 10 дней наступления были освобождены города Фастов и Житомир. На правобережье образовался плацдарм глубиной 150 км. и по фронту 500 км. Москва салютовала освободителям Киева, Житомира, Фастова. Многие соединения и части получили почётные названия «Киевских», «Житомирских», «Фастовских».

Но тут немцы собрались с силами и нанесли мощный контрудар, бросая в бой в отдельные дни по 300-400 танков и 20-го ноября вновь захватили Житомир и Фастов, а к 25 ноября продвинулись к Киеву на 40 км. Но не долго музыка играла, не долго Гитлер танцевал. Дальше сил не хватило.

Войска 1-го Украинского фронта были снова усилены резервами ГК и возобновили наступление. За восемь суток были почти полностью освобождены территории, захваченные немца-ми во время их контрнаступления. Линия фронта к декабрю 1943 года проходила в 150 км к югу от Киева.

Оттепели сменялись крепкими морозами, сковывающими землю словно панцирем, так что для оборудования боевых позиций артиллерии, пехоты и укрытий для лошадей и техники приходилось крепко потрудиться до седьмого пота, долбя лопатами и кирками промерзшую землю. Но к 28-му декабря морозы сменились дождями со снегом, и вся равнинная местность превратилась в сплошное болото, в котором вязли и люди, и техника. Наступать стало ещё труднее и не потому, что немцы усилили своё сопротивление. Теперь дивизия находилась в 15 км от занятого ещё немцами Житомира и вела тяжёлые бои у сёл Леоновка, Новый Солотвин. Отступая, немцы взорвали мост через реку Туйва и организовали по её берегу новую линию обороны, используя в качестве огневых точек зарытые в землю «Тигры» и «Пантеры», устанавливая свою артиллерию на прямую наводку. Оторваться им от наседавшей 24-й сд не удалось. При поддержке танков и артиллерии, в ночных услови-ях, дивизия форсировала речку Туйву и заняла Леоновку, Новый Солотвин и Раскопану Могилу. 30-го декабря 1943 года командир 18-й армии генерал Леселидзе К.Н. переподчинил 24-ю сд 52-му стрелковому корпусу и нацелил её на северную окраину г. Берди-чева. Обстановка здесь усложнялась ещё и тем, что наступавшие на Бердичев части 1-й гв. танковой армии успеха не имели. Это позволяло противнику маневрировать своими силами, поддерживая их самоходками и огнем тяжелых артбатарей.

В помощь 24-й стрелковой дивизии прибыла из резерва армии 52-я танковая бригада. Через Бердичев протекает узкая речка Гнилопять, которую приходилось несколько раз форсировать то днём, то ночью, так как бои за город продолжались с ожесточением почти 5 суток. Видя, что им город не удержать, немцы взорвали все мосты через эту речку и все промышленные предприятия, а что смогли – вывезли на запад. Жадность оккупантов доходила до абсурда: с еврейского и других городских кладбищ они посрывали все надгробья из чёрного, серого и розо-вого гранита и мрамора и стянули их большой кучей к шоссейной дороге, но не успели вывезти под усилившимися ударами наших войск. В сводках Совинформбюро в эти дни можно было прочитать: «Войска 1-го Украинского фронта 5 января, после пятидневных ожесточённых боёв, штурмом овладели городом Бердичев - мощным опорным пунктом немцев на юго-западном направлении.

Особенно отличились: 389-я стрелковая дивизия полковника Коробова, 117-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Волковича, 24-я стрелковая дивизия генерал – майора Прохорова…»

Приказ Верховного Главнокомандующего объявлял благодарность всем войскам, участвовавшим в освобождении Бердичева, а отличившимся дивизиям присваивал звание «Бердичевских».

Но бои продолжались с небывалым упорством и западнее Бердичева, так что наши части к середине февраля вынуждены были перейти к обороне. Особенно немцев разозлило то, что в ночь под Новый год, 31-го декабря 1943 года был снова освобождён Житомир. Они предприняли ряд сильных контратак, чтобы вернуть свои утраченные позиции, но успеха не имели.

В начале декабря 1943, как только 24-я стрелковая дивизия прибыла на новое место дислокации и готовилась к предстоящему наступлению, меня вызвали в разветотдел дивизии, где нач. разведотдела майор Бородин Д.И. объявил, что возвращаться в свой 274-й сп мне не следует, так как приказом комдива я переведён к нему на службу. Для меня это было не ново. Ещё под Сталинградом мне часто и подолгу приходилось находиться при штабе дивизии, в основном в разведотделе или разведроте, смотря по обстоятельствам. В 7-м, 168-м стрелковых полках, в 160 артполку дивизии командиры разведвзводов и многие старые разведчики часто встречались со мной по долгу службы. Нач. разведки 274 сп капитан Синкин В.В. высказал Бородину Д.И. своё недовольство таким решением, но приказ есть приказ и его приходится исполнять. В дивизии, кроме меня, не осталось ни одного переводчика. Поэтому при всякой необходимости я садился на коня и скакал туда, где срочно требовалось моя помощь, где захватили свежего языка, документы или новую военную технику.

В Бердичеве, во время боёв, почти всю неделю все разведчики постоянно были в деле, поиски проводились днём и ночью. У нас даже появился азарт внезапно пострелять по фрицам, так что при возращении в расположение штаба в магазинах автоматов редко когда оставалось несколько неизрасходованных патронов. Хотя наши автоматы ППШ имели дисковые и рожковые магазины, вдоволь патронов, и работали безотказно, мы старались использовать и немецкие «шмайссеры» при наличии патронов, а от парабеллума никогда не отказывались. Немаловажно было и то обстоятельство, что немцы тоже хорошо отличали «по говору» своё оружие от русского и довольно часто принимали за своих тех, кто владел их оружием, особенно в тёмное время суток или в условиях городского боя.

Однажды в Бердичеве на одном из перекрестков улицы мы заметили возню двух-трёх фрицев возле какого-то длинного ящика. Когда дали по ним несколько очередей, они бросили ящик и убежали. Ящик мы прихватили с собой в разведотдел. В нём оказалось какое-то невиданное нами ранее устройство, представлявшее собой трубу из дюраля длиной в полтора метра и диаметром с водосточную трубу. На трубе ручка для удобства переноса, прицельная планка с прорезью и крестовиной и пистолетная рукоятка со спусковым механизмом. Рядом лежали два реактивных снаряда в виде мины с удлиненной хвостовой частью и оперением. Тут же находился листок с рисунками и текстом на немецком языке. Устройство называлось «панцеркнакер» - дробитель танков. Это было новое реактивное противотанковое ружьё. Заниматься им во время боёв за город не было возможности, а вот когда мы вышли за город и расположились в первом же селе, я разобрался с ним и провёл испытание. Объяснив Бородину Д.И., что это за невидаль, я влез в окопчик, что был рядом со входом в хату, выбрал цель в виде деревянного сарая, находившегося на лугу на удалении около 700-800 м., вставил ракету и подключил от неё два проводка к спусковому устройству. За моей спиной в коридоре набилась группа любопытных штабистов в ожидании, что будет. Когда я нажал курок, над моей головой пронесся сноп огня, раздалось сильное шипение, будто выпустили пар под давлением, и где-то вдали раздался взрыв. Сарай подскочил и плавно осел на землю. Проходившие в сотне метров от него две бабы бросились на землю, через минуту вскочили и пустились наутек. Я поднялся из окопчика, обернулся назад. В коридоре никого не было: всех как – будто ветром сдуло. Шапка на мне оказалась с подпалинами, немного обгорели брови и ресницы. Я понял, что не установил на трубе дополнительную пластину – пламегаситель, которая, как лишняя деталь, валялась зачем-то в ящике. Вторую ракету предложил пустить Бородину Д.И. Тот отказался. Не нашлось желающих опробовать новое оружие. Вторично пришлось стрелять мне. Теперь уже с пластиной – пламегасителем. Всё обошлось окэй. Текст описания я перевёл. Затем была издана памятка по обслуживанию нового немецкого реактивного противотанкового ружья. Памятку направили в полки нашей дивизии. Как с ней обошлись, мне не известно. Реактивных противотанковых ружей больше нам не попадалось.

Появился капитан Воеводин из госпиталя, вступивший в должность командира разведроты. Я его фактически не знал, редко когда встречался. По установившемуся неписаному закону все бывшие раненые возвращались обычно в свои части, домой. Этот Воеводин запомнился мне тем, что несколько дней, прежде чем принять разведроту, прожил у нас в разведотделе. Вечерами сидели все вместе. Пили водку, прихваченную им из Москвы, слушали его рассказы о госпитале, о Москве, о семье, и песни, которые он охотно пел под собственную гитару. Слова одной песни засели в память:


Смерть не страшна,
С ней не раз я встречался в степи.
Вот и теперь надо мною она кружится…
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому, знаю, со мной ничего не случится.


А на другой день это и случилось. Нач. разведки майор Бородин Д.И. на другой день послал меня проводить капитана Воеводина на НП разведотдела, чтобы он ознакомился с обстановкой. НП располагался на небольшой возвышенности, до которой можно добраться по балке. От села больше 2 км. Выехали верхами рано утром и к рассвету были на месте. Примерно в 10 часов я оставил его на НП и стал возвращаться, когда немцы открыли сильный миномётный огонь по местности, где располагался НП, и по балке, подходящей к нему. Чтобы вырваться из-под обстрела, я пустил лошадь вскачь напрямую через вспаханное и замерзшее поле, чуть припорошенное снегом. Рядом рвались мины. После одного близкого взрыва лошадь на скаку поджала передние ноги, и я кубарем полетел вперёд, успев только освободить ноги из стремян. Сколько-то времени лежал на земле. Когда вернулось дыхание, ощупал руки, ноги, голову – целы. Только всё тело болело от удара. С трудом поднялся. Огонь уже прекратился. Я подошёл к лошади. Она издыхала в конвульсиях. В правом паху зияла большая рана, из которой хлестала кровь и свисали концы рваной кишки. Осколок прошёл впритык к моей правой ноге. Я сидел возле её головы с печальными глазами, из которых текли крупные слёзы. От жалости и обиды у меня сдавило горло. Я тихо плакал, пока лошадь не кончилась. С трудом освободил подпруги, снял седло, взвалил себе на плечи и побрёл медленно по полю. Кто-то из наших ребят выбежал навстречу, взял седло. В разведотделе все были притихшие, подавленные. Спросил, в чём дело? Кто-то ответил: только – что передали с НП – капитан Воеводин убит. Попал под артналёт вместе со своей лошадью.

Нач. сантаба капитан Курбатов пришёл к нам в хату, осмотрел и ощупал мои синяки. Велел сходить в санбат на перевязку. Прошёл слух, что командир 18-й армии генерал-полковник Леселидзе К.Н. провалился на речке, сильно промёрз и скончался от воспаления легких. Медицина не спасла. В конце февраля 1944 года, перед новым наступлением, командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Ватутин Н.Ф. попал со своим эскортом в засаду, устроенную недалеко от хутора, через который он проезжал, украинскими националистами, и был тяжело ранен. В марте 1944 года он скончался в Киеве от этих ран. Московские специалисты, прилетевшие к нему в Киев, были бессильны что-либо сделать.

Новым нашим командующим армии назначен генерал-лейтенант Журавлев Е.П., а командующим фронтам генерал армии Конев И.С.

После освобождения Бердичева 5-го января 1944 года 24-я сд продолжала наступление в юго-западном направлении, преодолевая всё усиливающееся сопротивление противника. Январь здесь выдался холодным и снежным. Наступать становилось всё труднее. Наконец 12-го января поступил приказ Ставки ВГК 1-му Украинскому фронту наступление прекратить, перейти к жесткой обороне. Войска вгрызались всё глубже в мерзлую землю, совершенствуя оборону и отбивая многочисленные атаки противника, не оставлявшего надежды отбросить их назад к Днепру и снова овладеть Киевом. Непрерывно работала артиллерия, авиация и бронетехника. Напряжённость на передовой не ослабевала. Прибавилось работы разведке. Позарез нужен был язык.

Полковые и дивизионные разведгруппы возвращалась из поисков ни с чем.

В начале февраля в одном месте на участке 274-го сп наметился какой-то слабый намёк на успех. Наблюдатели обнаружили в обороне противника недавно вырытый новый окоп, несоединенный с другими окопами ходами сообщений. Видимо, в нём немцы разместили новичков. Решено было взять оттуда «языка». Из дивизионных разведчиков создали группы захвата и прикрытия. И тут меня дёрнуло за язык поумничать перед начальником: неплохо было бы допросить фрица «тёпленьким», сразу после захвата. Тогда ему не придёт в голову «сбрехать».

- Правильно говорите, - медленно произнес Бородин Д.И., пристально посмотрев на меня. – Возьмите Кротова и Калмогорцева. Перехватите пленного. В случае необходимости помогите группе прикрытия. Прощупайте хорошенько и тут же мне по телефону лично доложите.

Так в очередной раз мне доказали социалистическую справедливость, что всякая инициатива наказуема.

Вечером мы всей общей группой вышли в полк, сменили наших замёрзших наблюдателей, заняли свои места. Долго всматривались в белую пелену ночи, ничего не обнаруживая. Немцы изредка бросали осветительные ракеты, и постреливали короткими очередями из пулемёта. Всё это несколько в стороне от намеченной цели, а здесь тихо, никаких признаков жизни. До утра пролежали в снегу напрасно, пришлось вернуться в батальонную землянку. Доложили начальству. Приказ – достать фрица из-под земли, не спешить, но поторапливаться. Очень нужно. Вернулись на свои места.

Лишь к вечеру цель проявилась на короткое время и исчезла в снегу, будто суслик в нору. Мы этого фрица сусликом так и окрестили.

Бесшумно снять его не удалось. Пришлось использовать оружие и гранаты. Перед самым рассветом мы перехватили у группы захвата пленного. Когда затащили его в батальонную землянку, тут же опустевшую по приказу комбата, фриц был сильно перепуган. Долго возились с ним, отпаивали водкой и чаем, пока он не заговорил. Только к обеду, под грохот разрывов мин и снарядов и треск пулемётных очередей, - батальон втянулся-таки в бой, - я сумел передать по телефону Бородину Д.И. то главное, что мне удалось узнать от немца. Начальник приказал срочно вернуться в отдел, не ожидая доставки пленного. Наскоро перекусив холодной тушёнкой и куском хлеба, я выскочил из землянки комбата, короткими перебежками добежал благополучно до натоптанной в снегу тропинки. Она шла по ложбинке несколько в стороне от пустых хаток на окраине какой-то деревушки. До штаба дивизии оставалось не более двух километров. Я шёл уже размеренным шагом, не опасаясь шальных пуль и снарядов. Справа, у деревни, послышался шум танкового мотора и лязг гусениц. Я повернул голову и увидел, как из-за хаты выползает огромная пушка с большим тормозным надульником – эдакой набалдашиной с двумя боковыми дырками. Такие пушки только у немецких танков “Тигр” и самоходок “Фердинанд”. У нашего тяжёлого танка “ИС-2” (Иосиф Сталин-2) надульник меньших размеров. Пушка медленно разворачивалась в мою сторону. Грохот выстрела и вой снаряда бросили меня в снег. Я лежал в белом полушубке и длинном белом маскхалате, всем телом ощутив, как задрожала земля от недалекого взрыва. До следующего выстрела пройдёт какое-то время и я смогу ещё сделать рывок метров на 20-30, - подумалось мне. Только я вскочил и бросился вперед, как теперь спереди раздался почти такой же выстрел и над головой прогудел басовито снаряд, бросив меня, как пушинку в снег. “Обложили гады.… Обложили, как волка”, - пронеслось у меня в голове. “Волка…? Ну, конечно же, волка….Зайца не облагали”. Страх сковал меня крепко. Сколько я лежал в снегу, дрожа всем телом, не помню. Помню только, что снаряды пролетали надо мной, словно майские жуки, туда и сюда, и взрывы чередовались то спереди, то сзади. Потом наступила тишина такая, что в ушах зазвенело. Я поднялся во весь рост, осмотрелся. Сзади справа горела хата, а рядом с ней к небу поднимались черные клубы дыма и всполохи огня. Это горела немецкая самоходка, вышедшая на вольную охоту за советскими танками. Когда я добрался до своей хаты, силы мои были на исходе. В сенях был полумрак. Я остановился, чтобы осмотреться, туда ли я попал. Стояла железная бочка с большим баком наверху, от которого тянулись какие-то витые трубки. Резко пахло сивухой. У открытой топки сидела на корточках одетая женщина и подбрасывала в огонь куски угля. Я откашлялся. Женщина подняла от топки голову, сипло спросила:

- Иззяб, лейтенант? С передовой?
- Малость есть, - не зная, что ей сказать, ответил я незнакомке.
- Хвати стаканчик первача, согрейся.

Она подняла с полу почти полный стакан прозрачной жидкости, чуть плеснула на кусок красного угля в топке. Уголь загорелся синим пламенем.

- Не сомневайся. Мы тут на сахарном заводе добыли несколько вёдер свекольной патоки. Гоним нашим солдатам самогон.

Она протянула мне полный стакан горячей самогонки. Отодвинулась в сторону, давая мне место у огня. Пошарив в кармане ватника, достала сухую корку чёрного хлеба, подала, посоветовав:
- Загрызи, больше ничего нет.
От горячей дурно пахнувшей жидкости перехватило дыхание. Едва продохнув, откусил кусочек сухой корки хлеба, начал жевать. Скулы сдавило. Язык одеревенел. В пустом желудке стало горячо. Голова закружилась. Я неуверенно поднялся, шагнул к закрытой двери в хату, услышав, как сквозь вату, свои и не свои слова:
- Спасибо.… Теперь спать… Я пойду?

Перед закрытой дверью меня качнуло в сторону и я очутился на низком топчане, зачем-то стоявшем здесь, в сенях. И отключился.

Проснулся как-то внезапно. Чья-то тяжёлая рука лежала у меня на боку. Сквозь гимнастерку спиной чувствовал горячее дыхание какого-то человека, спавшего рядом. Открыв глаза, узнал по лицу Бородина Д.И. Он смотрел на меня, растянув губы в улыбке.

- Проснулся? – спросил он на мой недоуменный взгляд, – вчера не могли тебя разбудить. Генерал хотел поговорить с пленным.
- И что же? Сердился?
- Я доложил. Велел не будить, пока не проснёшься.
- А фриц где?
- Уже в корпусе. Приказали срочно доставить. Отвезли ночью машиной.
- Не понимаю, как я здесь оказался? И кто это тут возле меня приткнулся?
- Соседка, с которой пили самогонку. Она же помогла ребятам перенести тебя в хату, раздеть и уложить в постель, а сама заночевала рядом с тобой.

В хате было жарко натоплено. На полу на тюфяках, спали Кротов и Калмогорцев, возвратившись поздно вечером с передовой. Через оттаявшие стёкла окна в хату пробивался тусклый свет нового дня.

В начале марта возобновилось наше наступление и полки 24-й стрелковой дивизии двинулись вперед, освободив несколько сёл. В штабе дивизии повеселели, стали собираться поближе подтянуться к полкам. Чтобы опередить другие отделы штаба и занять более удобную хату в селе, куда намеревался перебраться штаб дивизии, Бородин Д.И. приказал мне выехать в это село. Время уже было послеобеденное, и отголоски боя звучали где-то за селом, когда я с двумя разведчиками выехал из штаба. Один разведчик был опытный – старший сержант Сергей Кабаков, второй – новичок из Вологды, даже имени его не запомнил. Въехали в село, когда стало уже смеркаться. Шла мелкая пороша. Единственная длинная улица, по которой мы ехали, была тихая и пустынная. Справа от нас стояли открытые ворота и во дворе пароконная телега, с которой два фрица что-то вносили в дом. Конечно, можно было или вернуться назад, или проехать дальше мимо. Но что-то подтолкнуло меня к действию. Оставив лошадей во дворе у ворот и новичка, чтобы смотрел за улицей и был готов ко всякой неожиданности, я, держа в руке парабеллум, увлек старшего сержанта Кабакова за собой, сказав ему только: «Прикрой!». Он со своим «шмайссером» двинулся за мной. Когда я открыл дверь в хату, в коридоре никого не было, а в комнате слышался разговор. Открыв дверь в комнату, мы увидели группу немцев: кто сидел на полу на соломе, отдыхая, кто стоял посреди комнаты. Первое, что в этот момент мне взбрело в голову, я громко и строго спросил по-немецки: «Почему здесь сидите? Кто старший?!» «Я», - ответил как-то неуверенно стоявший недалеко от меня немец. «Доложите! Вы где уже должны быть? Кого ещё ждете?!» Он назвал следующее село, и что сейчас выступает со своим взводом, только ожидают отставшую повозку. Я стоял среди немцев, которые напряженно прислушивались к нашему разговору, а в дверях комнаты маячил Кабаков со своим автоматом. Ему тихо приказал позвать сюда часового, самому встретить повозку и доставить в хату того, кто в ней будет. Конечно, без оружия. Когда часовой сменил Кабакова и вскоре в хате оказался ещё один немец, я объявил немцам, что уже поздно куда-нибудь идти и что они в плену. Велел всем не двигаться и не разговаривать. Кабаков быстро отобрал оружие, у кого ещё оно было в руках, обыскал каждого, выкладывая на стол документы, бумажники, ножи и всё содержимое карманов. Всё оружие я приказал ему вынести из комнаты в открытую кладовку в коридоре. В кладовке насыпью лежала гора очищенной кукурузы, на которую Кабаков сложил всё немецкое оружие: 8 карабинов, 4 автомата, 1 ручной пулемёт. Пистолет фельдфебеля, ножи, бритвы и документы сложили в чей-то немецкий ранец. Зажгли две немецкие стеариновые плошки, поставили на стол, так как в хате уже стало почти темно. Всем немцам велел сесть на пол и быть спокойными.

Разведчику-новичку велел охранять лошадей, повозки и закрыть ворота. Из минуты на минуту мы ждали прибытия в село отделов штаба дивизии, но в селе было тихо и никакого движения. Никакой связи со штабом у нас не было, да она и не предполагалась.

Чтобы как-то скоротать время, я достал из ранца сложенные туда раннее солдатские документы и, делая вид, что изучаю их, стал выкликать по фамилии каждого, чей документ держал в руках, сидя за столом. Немец поднимался с места, не двигаясь к столу, отвечал на какие-то мои вопросы и по команде садился на свое место. Когда уже к 11 ночи в селе ничего не произошло, я велел немцам спать, мол, утро вечера мудренее.

До утра кони стояли оседланные, а из телег не выпряженные. Утром рано вокруг стало бело от выпавшего за ночь мокрого снега. Подняли немцев, построили по двое, вывели за ворота эту колонну и обе немецкие телеги. Оружие осталось лежать на месте в кладовке, куда его вынесли вчера. Под нашим конвоем 14 пленных, 2 телеги с четырьмя лошадьми мы доставили в разведотдел штаба дивизии, который и в этот день никуда не двинулся. Никто, конечно, перед нами не извинился за свою безответственную безалаберность. Только диву дались, что мы оказались живы, привели ещё пленных и трофейные телеги, так сейчас нужные на батарее.

Комдив 24-й сд генерал Прохоров Ф.А. наградил меня орденом Красной звезды, ст. сержанта Кабакова Сергея и новичка-разведчика из Вологды орденами Славы 3-й степени.

Удивительным в этой истории было то, что никто из нас не испытывал в своих действиях страха перед немцами, будто они уже обезоруженные и находятся у нас в плену. Наша уверенность и спокойствие, видимо, шокирующе подействовали на немцев, что они сразу притихли и не проявили никаких признаков к сопротивлению, психически были полностью подавлены и безропотно выполняли все мои команды и команды конвоиров в пути следования к штабу.

В боевых повседневных буднях как-то незаметно проходили важные для дивизии события. Видимо, не настало ещё время для торжеств. Так прошло и единственное в своем роде в армии событие, когда погибшее во время боёв знамя дивизии похоронено было вместе со знаменосцем в могиле, а затем буквально воскресло, – извлечено из могилы, где пролежало с августа 1941 года по октябрь 1943 года, и возвращено её законному владельцу.

А пока новые солдаты дивизии делали свое дело – изгоняли из страны фашистские орды немецких завоевателей, с тяжёлыми боями пробиваясь на Запад. Как-то незаметно прошло и назначение капитана Клюева командиром дивизионной разведроты вместо убитого капитана Воеводина.

4-го марта 1944 года войска 1-го Украинского фронта прорвали оборону противника и развернули наступление на Тернопольском и Проскуровском направлениях. В этом районе немцам грозило большое окружение проскуровской и каменец-подольской группировки. Собрав большие силы, гитлеровцы перешли в контрнаступление. Бои по своему ожесточению носили характер боев на Курской дуге. По приказу командующего 1-м Украинским фронтом 24-я сд была придана 1-й гвардейской армии. Проделав марш 70 километров, дивизия заняла оборону на плацдарме в районе слияния Южного Буга и реки Ивки, в 20 километрах западнее Проскурова. Почти неделю дивизия отбивала атаки немцев, а затем сама перешла в наступление на юго-запад. За 5 дней марта дивизия продвинулась на 100 кило-метров, форсировала два притока южного Буга и Смотрича, перерезала ж.д. Сатанов - Гусятин и вместе с частями 3-й гвардейской армии освободила город Гусятин и более 30 населенных пунктов.

В районе Гусятина немцам готовился котел, но крупная группировка немецких войск, выходя из окружения, прошлась по тылам дивизии, проутюжив все тыловые службы. На второй день дивизии было приказано выйти из боя, совершить форсированный марш в обход группировки противника в районе Скалы Подольской и войти в оперативное подчинение 11-го гвардейского танкового корпуса 1-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Гетмана А.Л. и вместе с его танкистами наступать по левому берегу реки Прут на Черновицы. За двое суток марша оставлено позади 150 километров раскислых весенних дорог.

Чтобы проделать столь стремительный марш и не отстать от 64-й гвардейской танковой бригады, с которой вместе предстояло штурмовать город Черновицы, солдатам дивизии пришлось прибегнуть к неординарному решению – мобилизовать у мирного населения все наличные транспортные средства, включая конные и воловьи упряжки. Хозяева этих транспортных средств были ездовыми до определенных населенных пунктов, а оттуда порожняком возвращались обратно к себе домой. Это значительно ускорило переброску войск вместе с необходимым боевым снаряжением.

В городе Чертковке по дороге на Черновицы нам с Бородиным Д.И. пришлось заночевать. Выполняя обязанности офицеров связи, мы встречали полки дивизии и давали новые ориентировки на маршруты движения и пункты дислокации. Работа затянулась до ночи. На ночлег нас пустила к себе ещё нестарая полячка, у которой оказалась просторная квартира. От предложенной гербаты (чаю) мы отказались, так как валились с ног от усталости за день сутолоки. В просторной свободной спальне было чертовски холодно. Хозяйка постелила нам на кровати перины и такими же перинами велела укрыться. Мы вскоре уснули, но и во сне чувствовали какое-то постоянное движение на улице. Утром хозяйка квартиры сообщила нам как бы по секрету, что всю ночь через город проходили немецкие войска, а последние их часовые у моста через речку уехали из города на рассвете. «Я всю ночь не спала, боялась за себя и за вас, но, слава Богу, все обошлось – никто не ломился к нам в двери», – облегченно заявила она, подавая нам горячий чай и булочки.

Позже мы узнали, что Каменец-Подольская группировка немцев вырвалась из окружения и через Чертков нанесла удар с тыла нашим войскам в районе Бучача, где и соединилась со своими войсками, удерживавшими здесь оборону.

Чем ближе к Черновицам, тем чаще нам стали встречаться одиночные и разрозненные группы румынских солдат и офицеров, побросавших свое оружие и устремившихся к себе домой, в Румынию. Нам пришлось их задерживать, сколачивать в сотни, назначать ответственных группы, обычно офицеров, выдавать им записки с указаниями маршрутов следования, в обход крупных населённых пунктов. Наши интенданты снабжали их скудным сухим пайком, который отрывали от армейского довольствия, лишь бы поскорее избавиться от непрошеных гостей, чем-то напоминавших цыган, чтобы ушли с глаз долой и не мешали борьбе с немцами, оказывавшими ожесточенное сопротивление. Это было в конце марта, при подходе к столице Северной Буковины городу Черновицы.

А в апреле 1944 года в Румынии был свернут режим маршала Антонеску, самого маршала восставшие расстреляли, король Михай 2-й и его мать Елена объявили о выходе из войны. Подобная судьба не миновала и последнего румынского диктатора Чаушеску и его семьи, но это уже при развале Варшавского договора.

Город Черновицы расположен на реке Прут в лесистых предгорьях восточных Карпат давал обороняющимся немцам больше преимущества. Единственная дорога к городу с севера была перекрыта танками и артиллерией противника, слабее были перекрыты подступы к городу с запада и востока, но здесь была трудно проходимая низменная местность, превратившаяся в сплошное болото от весенних дождей. С юга к городу вели две хорошие дороги – шоссейная из Великого Кучерова и железная - из Сторожинца.

28 марта 24 сд вышла к северному пригороду Черновиц, где наступать было тяжело, и всякое продвижение к городу грозило большими потерями. Поэтому командование предприняло обходный манёвр для наступления на город с востока. Наступление началось на рассвете 29-го марта и носило ожесточённый характер. Под непрерывным огнём противника река Прут была форсирована, 168-сп вместе с танкистами прорвался в город, а 7-й сп и 274-й сп форсировали реку Прут восточнее Садгоры и устремились к государственной границе в обход города на Великий Кучеров и Герцу, отрезав пути отхода немецкого гарнизона в сторону Румынии.

Чтобы повернуть 7-й и 274-й сп в обход города и направить их в сторону государственной границы с Румынией на Серет и Герцу, комдив Прохоров Ф.А. послал Бородина Д.И. и меня через город поздно вечером 29-го марта с задачей отыскать их и передать приказ. Идти пришлось с правого берега реки по ж.д. мосту, несколько пролётов которого были взорваны. Впереди нас тянул свой телефонный кабель связист 168-го сп, карабкаясь по наспех набросанным доскам над проломами моста. По этому кабелю мы и пробирались. Далеко внизу шумел в пролетах Прут. Мы почти уже достигли противоположной стороны моста, когда Бородин вместе с доской, за которую держался, полетел вниз между железных балок. Каким-то чудом он завис над бушующей рекой, держась за доску и не отзываясь на мои оклики. Со стороны вокзала по мосту ударила пулемётная очередь, зазвенели по железу пули, но вскоре выстрелы затихли. Я спустился по скользким и тёмным железным мостовым растяжкам, отыскал своего начальника и буквально за шиворот вытащил его на железную балку. От ударов и внезапного испуга Бородин Д.И. молчал долго. Зубы его отбивали мелкую чечетку, ноги дрожали, руки слабо подчинялись. С большим трудом нам удалось подняться вверх на мост. Минут через 15-20 мы благополучно добрались до железнодорожного вокзала. Рядом с вокзалом догорал деревянный сарай с каким-то армейским имуществом. Кирпичный длинный сарай под железной крышей стоял тёмной махиной с открытыми настежь массивными деревянными дверями. Мы заглянули вовнутрь, предварительно перехватив в руки свои «шмайссеры», до этого болтавшиеся у нас на груди. В сарае было темно и тихо. Бородин Д.И. подсветил карманным фонариком. В сарае громоздились мешки, ящики, бочки с продовольствием. Прихватив по бутылке вина и по пачке брикетов с тёмно-коричневым немецким эрзацшоколадом, мы по скользкой брусчатке поднялись в город. Город молчал. Во всех домах окна были тёмными, ни одного огонька, ни одного звука, только наши шаги шумно отдавались в пустынной улице. Возле парка я увидел здание бывшей нашей казармы, в которой весной 1941 года размещался наш 194-й полк 60-й горно-стрелковой дивизии. Здание тоже было погружено во тьму и тишину. «Здесь я служил до войны», - сказал я Бородину Д.И., показывая на длинное здание с открытыми входными центральными воротами. Немец-кий гарнизон и остатки румынских войск спешно покинули город. Здесь не было видно никаких серьёзных разрушений, как в Бердичеве, Житомире, Проскурове.

Стало уже рассветать, когда мы наткнулись на южной окраине города, где за аккуратными заборами виднелись ухоженные частные домики с садами и виноградниками, на солдат 274-го сп. Вскоре отыскали также 7-й сп. Получив новый приказ, полки направились к границе, а мы вернулись в город. В городе отыскали штаб дивизии и своих разведчиков. Позавтракав, мы отправились верхом на лошадях, целый табун которых сопровождали наши разведчики и автоматчики роты охраны штаба дивизии, осматривать освобожденный город. Не преминули мы также осмотреть мою бывшую казарму, штабные помещения, в которых ещё валялись какие-то документы и полевые карты на румынском языке, бывшие помещения гауптвахты, в которых нашли несколько полуживых людей-скелетов, почти не реагировавших на то, кто и как их извлекал из казематов и выносил во двор казармы, где вокруг них уже хлопотали наши медики из медсанбата капитана Курбатова.

30-го марта 1944 года Москва салютовала воинам, освободившим город Черновицы. 8-го апреля 1944 года дивизия была награждена за освобождение города Черновицы орденом Суворова 2 степени.

Обстановка в районе города резко осложнилась, когда большая часть немецкой группировки, окруженной севернее Каменец-Подольска, вырвалась из окружения и устремилась на юго-запад, надеясь пробиться через Днестр в Румынию. Пока основные силы дивизии вместе с танкистами 1-й гвардейской танковой армии генерала Катукова М.Е. сдерживали натиск этой группы немецких войск, часть сил дивизии продолжала наступление на юг, вышла к государственной границе с Румынией в районе Вижницы на реке Черемош, заняла посёлки Бергомет, Герца, форсировала реку Серет - приток реки Прут - заняла город Серет и более 20 крупных населённых пунктов на румынской территории.

За образцовое выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками в предгорьях Карпат и выход на нашу юго-западную границу указом Президиума Верховного Совета СССР от 18 апреля 1944 года 24-я сд награждена орденом Богдана Хмельницкого 2-й степени.

Приказом Верховного Главнокомандующего от 16 апреля 1944 года. 7-му, 274-му стрелковым и 160-му артиллерийскому полкам дивизии присвоено почетное наименование «Прикарпатских».

Вскоре дивизии было приказано снова войти в состав 18-й армии и занять свое место на фронте в районе Делятина и Коломыи Станиславской области. Совершив 250 км переход с юга на северо-запад, полки дивизии сразу вступили в бой с немецкой группировкой, находившейся здесь в полукольце. На помощь им поспешили венгерские «гонведы» – хартистские части, двинувшиеся по долине реки Прут в сторону Делятина. В районе Делятина и Коломны дивизия второй раз вышла на западную границу СССР, теперь уже с Чехословакией. Она была первой советской дивизией, вышедшей со времени начала Отечественной войны на юго-западные и западные рубежи государства.

г.Обнинск.30 мая 2002 года

Назад | Содержание | Вперёд