ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

На объекте "В"

Назад | Содержание | Вперёд

К 50-летию Первой в мире атомной электростанции

Было далеко за полночь, когда в двери общежития 8-го факультета ВИИЯКА на Таганке кто-то сильно постучал. Стук грохотом отозвался в пустом ночном коридоре общежития. Дежурный офицер вскочил из-за стола, на котором лежала раскрытая книга, окликнул стучавшего.
      - Полковник Потапов! Открывай, - послышался приглушенный массивной входной дверью голос.
Дежурный отодвинул засов, открыл дверь, сделал шаг в сторону, отрапортовал:
      - Факультет отдыхает. Все на месте, больных нет, отсутствующих нет, дежурный лейтенант Гайдым.
      - Вольно, - устало произнес вошедший.
Прошелся нетвердым шагом по пустому коридору, заглядывая в приоткрытые двери комнат, освещенных синими ночными лапочками. Дежурный держался на шаг сзади. Сделав обход, начальник вернулся к столику дежурного, поднял вверх голову. С потолка на одном шнуре свисали две лампочки, будто подмигивая ему ехидно.
      - Это что - о - о? - указывая длинным пальцем на лампочки, спросил лейтенанта.
      - Лампочки, товарищ полковник ...
Зажмурился, встряхнул по-лошадиному головой, открыл глаза, еще раз поднял их вверх, прошептал:
      - Не может быть ...
Присев к столу дежурного, он надолго затих: то ли задремал, то ли о чем-то задумался. Оно и было от чего задуматься. К весне 1946 года на всех вокзалах Москвы стали появляться военные в чешской и польской полевой форме - "панове офицерове, жолнежы, надпоручники" и другие чины союзных армий, уволенные в запас и возвращающиеся теперь к себе домой, в Рязанские, Тамбовские, Калужские места прежнего обитания. А его, кавалерийского комбрига, полковника Потапова, зачем-то определили сюда, в военный институт иностранных языков Красной Армии - ВИИЯКА - начальником факультета бывших военных переводчиков. И что же дальше? Во всяком случае, от своих питомцев скучать не придется: "На нас собаки лают с интересом, мы из ВИИЯКА мудаки". Это они вместо строевой. Не мудрено, что ему, полковнику Потапову, "под личную ответственность" велено направить завтра к 10 часам на знаменитую Лубянку ст. лейтенанта Кружко. Что же он натворил?

Полковник поднялся с табурета, глянул еще раз вверх. Проклятая лампочка все так же продолжала двоиться в глазах. Не сильно и поддал сегодня. Не больше, чем вчера или позавчера, а поди ж ты, какое наваждение ...
      - С подъема прислать ко мне старлея Кружко, - приказал дежурному, выходя на едва освещенную улицу рядом с Таганской площадью.

К назначенному времени я сунул в окошко бюро пропусков свое удостоверение личности. Вышел капитан, повел в другое здание, не выписывая пропуска. На лифте поднялись на какой-то этаж. Вошли в кабинет. За столом еще нестарый, но уже грузный, с открытым приятным лицом человек в генеральских погонах. Рядом в кресле - тщедушного вида полковник в форме армейского артиллерийского офицера. Полная противоположность генералу: рыжий прилизанный чубчик, такие же щетинистые усики под остреньким красным носиком и колючий взгляд серых, с прищуром, глаз. Пригласили сесть. Началось так называемое "собеседование", очень похожее на перекрестный допрос. От Адама и Евы. И до этого часа. Под конец генерал спросил, почему до сих пор не коммунист. Мне вся эта комедия наскучила, и я дерзко ответил:
      - Не дорос, товарищ генерал. Помнится высказывание Ленина, где- то читал, что коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память теми знаниями, которые выработало человечество. И куда же мне, с моими-то знаниями?

Они молча переглянулись. В кабинет без стука вошла женщина. Видимо, по сигналу. Средних лет. Ничем не примечательная. В темном костюме.
      - Побеседуйте, - сказал генерал женщине, кивнув в мою сторону.

Женщина увела меня с собой в небольшую комнату на том же этаже. В комнате - стол и две табуретки. На столе - книги, журналы, газеты. Все на немецком языке. Я читаю и перевожу отрывки, которые отмечены в этой литературе. Без словарей. Отвечаю на ее вопросы, тоже по-немецки. Прошло примерно полчаса, когда мы снова вернулись в прежний кабинет. Моя экзаменаторша подошла к генералу, долго о чем-то докладывала, изредка бросая на меня беглый взгляд.

В кабинете появился капитан, который недавно меня сюда доставил.
      - Вы свободны, - сказал генерал, кивая на прощание мне головой. Полковник к чему-то принюхивался, топорща свои рыжие усики, как затаившийся на охоте хорёк.

Вышли на улицу. Я облегченно вздохнул, заметив у капитана промелькнувшую на лице улыбку.
      - Кто со мной там говорил? - спросил у капитана, боднув в сторону здания № 2 головой.
      - Начальник Управления генерал-майор Зверев.
      - А полковник?
      - Полковник Косарев, из контрразведки.
      - Ничего себе фамилии. Псевдонимы, для устрашения посетителей?
      - Нет, настоящие, - улыбнулся капитан, подавая руку нарочито бодро. Мы разошлись в разные стороны.

Вернувшись в институт, я доложил полковнику Потапову, как было приказано, зачем вызывали на Лубянку. Заодно прозондировал почву насчет отпуска, занятий, мол, в институте нет.
      - Приказано отпусков не давать и из Москвы не отлучаться, - был ответ. Касался, видимо, всего факультета.
      - И чем нам заниматься? - донимал я по - мальчишески полковника. Он помолчал, что-то соображая, наконец, изрек:
      - Изучать Москву: музеи, парки, библиотеки; летом - на речку. Благодать... - Потягиваясь в кресле, мечтательно заключил полковник, отпуская меня восвояси.

Вот так и бродили мы все лето по Москве - Алексей Гайдым, Григорий Штейнберг и я, добросовестно выполняя рекомендации своего "батька". Были и парки, и музеи, и библиотеки. Не пропустили Тушино и Щукино, Серебряный Бор и по Москва - реке до Углича. Но в середине сентября мне приказано с вещами явиться на площадь Маяковского, в 9-е Управление МВД.

Запомнился этот день холодным дождем с ветром, когда я от метро перебегал площадь со своим чемоданом к зданию Управления, как раз напротив Театра оперетты. Тут я встретил того же генерала Зверева Д. А., который в мае принимал меня на Лубянке. Он хотел знать, есть ли у меня какое жилье в Москве. Жилья у меня не было. В кабинет вошел дежурный офицер майор Овечкин. Ему приказано отыскать какого-то Рубинчика - снабженца с объекта "В". С этим Рубинчиком мне надлежало добраться на объект "В" нынче вечером.

Прошло немало времени, когда в коридоре показался низенький, худенький еврейчик средних лет в мокром плаще, в сопровождении дежурного офицера Овечкина Д. М. Он с рук на руки передал меня этому человечку. Вручая мне запечатанный конверт, майор, не вынимая папироску изо рта, произнёс:
      - По прибытию передать генералу Буянову, начальнику объекта.

Выехали поздно. Я залез в крытый шарабан Рубинчика, загруженный ящиками, мешками, кулями и разным грузом. Маленькая лампочка, словно горящая папироска, чуть освещала угол и фанерные стенки кузова машины вокруг себя. Задняя дверь кузова закрылась снаружи на засов, и я очутился в полу-мраке, как мышь в западне. Машину трясло и качало на неровной дороге, а в крышу кузова, не переставая, барабанил дождь, то усиливаясь, то временами затихая. В пути несколько раз останавливались на перекур, когда дверцы кузова открывались и я вываливался наружу, в темноту ночи.

Снова машина остановилась, наверное, на очередной перекур. Дверца кузова открылась, послышался слабый голос Рубинчика:
      - Живой? Вылезай, приехали.

Я соскочил на землю, оглянулся вокруг. Высокий темный лес угрюмо шумел под дождем, только в одном месте сквозь темноту светились на двух этажах небольшие окна.
      - Спасибо, Андреянов, за доставку. Машину в гараж Боброву. Утром придёшь разберемся, - распорядился Рубинчик шоферу.
      - Придется в сторожке заночевать. Пока доберешься до своего Белоусово, уже и спать некогда, - послышался ответ.
      - А вам, товарищ, на второй этаж, там штаб, - показывая рукой на просвет двери в доме, сказал мне Рубинчик, уходя куда-то в темноту ночи.

По скрипучим ступенькам деревянной лестницы я поднялся наверх. В небольшой комнате, отделенной деревянным барьером от лестницы, находилось несколько человек, военных и гражданских. Подошел, улыбаясь, лысый человек средних лет, заговорил:
      - Гудков Семен Петрович, начальник канцелярии. Мы вас раньше ожидали. Из Управления уже спрашивали о вашем приезде. Леонид Сергеевич вас ждет.

Я вошел в довольно обширный кабинет. За массивным столом с лампой под абажуром и чернильным прибором сидел человек в генеральских погонах, выжидательно всматриваясь в мои три шага. Я доложился по форме, передал ему конверт. Генерал вскрыл его, начал читать бумагу. Через каких-нибудь пару минут в кабинет вошел средних лет майор, остановился.
      - Иван Алексеевич, определите товарища на ночлег. Время позднее, завтра поговорим.

Майор Самойлов И.А., зам. начальника по тылу (других замов у генерала не было), повел меня через лес по невидимой тропинке. Возле темного длинного одноэтажного дома остановились. Едва достучались, грохая в двери и окна, пока зажегся свет и внутри послышались шаги. В приоткрытой двери показался некто.
      - Любовь Антоновна, принимайте новенького на ночлег. Утром я его заберу, - распорядился он подошедшей женщине, представив ее мне:
      - Случевская Любовь Антоновна, наша первая учительница на объекте. Здесь и живет при школе с мужем, тоже учителем, и дочерью.

В пустой классной комнате стояло несколько железных кроватей с сетками в девственной наготе. На одну из них я бросил шинель и чемодан... Проснулся от того, что кто-то тормошил за плечо. У кровати стояла немолодая женщина, та же Любовь Антоновна.
      - Не проспите завтрак. У нас в восемь. Столовая внизу в штабе. Спросите Качанова. Он поставит вас на довольствие. Помыться и прочее - слева по коридору в туалете. Там все необходимое есть. Вещи свои оставьте здесь, я присмотрю, - закончила она свой инструктаж.

Я последовал ее совету и вскоре поглощал обильный и сытный завтрак. Со столовой поднялся на второй этаж в канцелярию. Там, кроме дежурного, никого еще не было. Средних лет мужчина, лысый, черный, с неправильными чертами лица, в пиджаке полувоенного кроя, встал из-за стола, отрекомендовался:
      - Дежурный по штабу Зиновкин Тимофей Иванович. Генерал приходит к 10 00. У вас почти час свободного времени. Прогу-ляйтесь и приходите.

На полянке перед деревянным домом штаба, в окружении высоких стройных сосен - волейбольная площадка с натянутой сеткой, с гаревым покрытием, судейской вышкой и лавками по сторонам для зрителей и отдыхающих. Сзади здания - длинный высокий чугунный забор, за которым по протоптанной тропинке прогуливался часовой с винтовкой СВТ с примкнутым кинжальным штыком. В глубине - главный корпус объекта: старинная причудливая архитектура трехэтажного главного входа с широкими мраморными лестницами, от которого отходили двухэтажные длинные здания северного и южного крыльев. С юга к забору примыкала сосновая роща, в которой прятался серый двухэтажный деревянный особняк - жилище начальника объекта. Рядом со зданием штаба - добротный трехэтажный кирпичный дом, в котором размещались семьи немецких специалистов.

Время быстро уходило. Когда я поднялся в канцелярию, там уже теснился народ.
      - Вас уже ждут, - сказала мне высокая симпатичная женщина, секретарь начальника объекта Полина Владимировна Мальцева.

В кабинете, кроме генерала, находился какой-то человек. Он сидел в кресле, попыхивая трубочкой. После моего рапорта генерал представил этого человека:
      - Научный руководитель группы немецких специалистов профессор Хайнц Позе.

Беседа с Х. Позе длилась более получаса. Затем стали появляться другие немецкие специалисты. Они шли друг за другом с интервалом в пять - десять минут, каждый со своими вопросами. Их вопросы и ответы генерала я переводил. Иногда пару слов высказывал к теме и профессор, находившийся здесь все время их визитов. Здесь побывали: Карл-Фридрих Вайсс, Эрнст Рексер, Вернер Чулиус, Хельмут Шефферс, Ханс-Юрген фон Эрцен и кто-то еще.

Последними кабинет генерала покинули мы с профессором Позе.
      - На сегодня вы свободны. Обустраивайтесь. Ваше жилище вам покажет майор Иван Алексеевич Самойлов, - передала мне Мальцева П. В. распоряжение генерала.

По натоптанной и еще сырой от суточного дождя тропинке, причудливо извивавшейся между стройных корабельных сосен и разлапистых могучих елей, вышли к глубокому оврагу. Тропинка круто спускалась вниз, где в зеленых зарослях под лучами солнца сверкал стремительный ручей. Я невольно залюбовался видом этой местности и остановился, оглядывая окрестности.
      - Что, красиво? - оглядываясь искоса на меня и притормаживая свой шаг, заговорил Иван Алексеевич.
      - Красиво и дико, будто в тайге. И название есть у ручья?- спросил я.
      - А как же! Называется Золотой Ключик. В полукилометре впадает в речку Протва, на берегах которой и находится наш объект. Протва впадает в Оку, а Ока - в Волгу. Вот такая она, география, - довольный своими познаниями, заключил, улыбаясь, Самойлов И. А.

Перейдя ручей, поднялись вверх по противоположному склону оврага, утыканному редкими березами. Вверху оказалась обширная поляна, по которой разбросано несколько старых деревенских домов и два длинных коровника. За коровникам - две большие кучи прошлогоднего навоза и скирда сена. Здесь территория подсобного хозяйства.

Вошли в один из домов с почерневшими от времени бревенчатыми стенами, с подслеповатыми окнами и крышей из серой дранки. Коридор разделял дом на две половины, по две комнаты в каждой. Первая комнатушка с одним окошком теперь мое жилище. В соседней, чуть больше моей, комнате - семья директора подсобного хозяйства, состоящая из мужа и чернявой жены - учительницы. В двух других комнатах жили рабочие подсобного хозяйства и рябой пожилой подполковник из соседней войско-вой части. Моя комната побеленная, с крашенными деревянными полами и окном. В комнате у окна стоял столик с электролампой под белым абажуром, пара гнутых стульев и железная кровать с матрацем, подушкой, постельным бельем и одеялом. На стене - черный блин репродуктора. С потолка свисает электролампа. Все это казенное. Мой только чемодан. И шинель. Самойлов задержался здесь на пару минут и ушел по своему немалому хозяйству, прихватив с собой и моего нового соседа. Бросив чемодан, я вышел на улицу. Рядом с моим домом начинался длинный дощатый забор с двумя рядами колючей проволоки наверху и сторожевой вышкой в углу. На вышке, под грибком, маячила фигура часового с винтовкой с примкнутым штыком. Забор уходил вглубь березовой рощи, где вдали высилась вторая сторожевая вышка. За забором виднелись крыши длинных бараков, в которых содержались, скорее всего заключенные. В роще и за забором сейчас было тихо, изредка раздавался собачий лай. С этими часовыми мне еще не раз придется сталкиваться в конфликтных ситуациях, когда я поздно ночами, в темень и непогоду, возвращался в свое жилище, а они принимали меня за беглеца, и своими криками "Стой! Стрелять буду" и "Человек за зоной!" поднимали в ружье караул.

В один - два месяца я уже знал всех в лицо, и немцев и своих, сталкиваясь с каждым из них по несколько раз на день по службе или на тесной территории закрытой зоны объекта. Буквально в первые дни моего появления на объекте мне было приказано генералом Буяновым Л. С. получить у начальника АХО капитана Семенова Ф. П. личное оружие - пистолет "ТТ" с комплектом боеприпасов - и оружие иметь всегда при себе. Я отметил, что все офицеры на объекте были так же вооружены, и никого это не смущало, ведь война только недавно кончилась, так, что все это было в порядке вещей. Как-то спокойнее было себя чувствовать, когда идешь в глухую ненастную ночь через темные овраги, а у тебя над головой вдруг раздаются шумные хлопки и нечеловеческие крики "Угу! Угу". Ты еще не успел сообразить, что это такое, а рука уже выхватила из кобуры пистолет и посылает пулю в того, кто тебя так напугал. И только потом до сознания доходит, что это балует ночной разбойник филин. Их много водилось тогда в окрестных лесах. А то еще вдруг в чащобе сверкнут и пристально уставятся на тебя два круглых желто-зеленых глаза и по спине неприятно пробегут мурашки. "Волк? Лиса? Или еще какой-то крупный зверь?" - пронесется вопрос в голове. Нехороший человек здесь никогда не появлялся и не бродил по лесу. Бывало, что один или два - три заключенных срывались в бега из зоны, но их чаще всего вскоре ловили солдаты - охранники и водворяли обратно за забор, едва сдерживая на поводках своих свирепо рычащих и скулящих волкодавов. Но такие случаи были редки и проходили в светлое время суток, так что их нельзя было не заметить ни нам, ни немцам.

С весны 1946 года и до лета 1947 года не было вокруг объекта "В" никакого забора. В лесу, справа от железной дороги, по насыпи шла тропинка от станции Обнинское до дачи художника Кончаловского П. П.. Вдоль тропинки одиночные деревянные столбики с жестяными табличками предупреждали прохожего: "Осторожно. Закрытая зона". Когда, кем и для чего были поставлены эти предупредительные знаки, никто из нас не знал. На них часто натыкались немцы, делая свои прогулки со стариками и детьми по этой тропинке. Со временем и эти знаки исчезли, завалившись в траву и мелколесье. В поселке Обнинское, в селах Пяткино, Потресово и Самсоново, куда обычно в своих дальних прогулках добирались немцы, местное население относилось к ним доброжелательно, никогда не проявляло агрессивности, как это теперь кое-кто пытается домыслить. Если же наш синий автобус появлялся в Малоярославце на рынке, а он появлялся там регулярно, по рядам торговок проносился шелест - "немцы приехали", значит, пойдет бойкая торговля. И уж, конечно, плохих овощей и товаров никто из них не пытался подсунуть или как-то обсчитать - обмануть. Все оставались довольны друг другом, и, кажется мне, охотно ждали следующих встреч. Обычно женщины легко находили общий язык друг с другом. В трудных случаях обращались ко мне за помощью, и дело решалось полюбовно, ко взаимному удовольствию. Так и жили.

Кстати, те немногие русские женщины, в основном пожилые, что встречались немцам осенью в лесах возле Самсоново и Кривское, и научили их различать съедобные и несъедобные местные грибы и ягоды, так что в дальнейшем пожилые немцы и ребятишки охотно их собирали. За грибами, ягодами, орехами, дичками яблок и груш ходить далеко не надо было. Они в изобилии росли прямо на территории объекта и в ближайших окрестных лесах, куда еще московские грибники не добирались. Не было тогда таких транспортных возможностей, как теперь, да и праздных людей почти не было, все трудились на производствах и в коллективных сельских хозяйствах. Поэтому и рыбалка, и охота здесь были отличные в любое время года. Условия для отдыха, занятий спортом летом и зимой были такие, что лучше и желать не надо. Все обходились без дорогостоящего спортивного оснащения и экипировки и не чувствовали себя как-то ущемленными из-за их отсутствия.

Станция Обнинское на Киевской ж.д. Сюда, на 101-й километр, в предвоенные годы и все последующие выдворяли из Москвы "неблагонадежных". Такие оседали в ближайших селениях - Белоусово, Мишково, Доброе, Пяткино - рядом с железной дорогой. Маленький пристанционный поселок в одну короткую улицу между ж. д. и Киевским шоссе весной и осенью утопал в болоте. Мощенная бревнами дорога уходила вглубь из - под колес редких грузовиков, дерзнувших пробираться от Варшавского шоссе через непроезжую часть разбитого Киевского шоссе сюда, к станции Обнинское, и далее на объект "В". Легковые машины начальства проезжали к деревне Доброе, поворачивали направо на опушку березовой рощи, пытались взобраться на небольшой пригорок и тут застревали. Здесь им на выручку приходили офицеры с объекта во главе с генералом Буяновым Л. С., вышедшие заблаговременно встречать начальство. Они же его и провожали с объекта до твердой "Варшавки".

На станции обычно не останавливались никакие поезда, кроме рабочего Москва - Малоярославец, два раза в сутки, утром и вечером. По ночам прибывали раз-два в неделю транспорты со спец. грузами. Грузчиков на станции не было, и эшелоны приходилось разгружать нам, офицерам с объекта, спешно собираемых через посыльных штабом. Долго держать эти транспорты запрещалось. Работа тяжелая, грязная, до седьмого пота. Но к утру порожняк убирали со станции, а груз шел по назначению, Так продолжалось до тех пор, пока от станции не протянули на объект узкоколейку с краном и мотовозом и нас от этой работы не освободили.

Свободными вечерами местом сбора небольшого коллектива объекта служила столовая при штабе. Столы убирали в сторону, стулья устанавливали рядами, из угла выдвигали большой черный трофейный рояль, на котором показывали свое искусство умельцы. За этот рояль любил садиться фон Эрцен, а подыгрывал ему на своем "бандониуме" пожилой и одинокий Карл Флях из мастеровых. В благодарных слушателях недостатка не было. Здесь же крутили кино на передвижке. Если гас свет, топали ногами и кричали:
      - Перелыгин, не дури, давай свет! - и младший лейтенант Алексей Перелыгин выскакивал из "зала" и бежал в свое электрохозяйство устранять неисправность, а народ терпеливо ждал, чтобы досмотреть фильм. Но чаще всего среди сеанса раздавался из дверей другой оклик:
      - Куракин на выход! Петр Евстигнеевич, побыстрее! - это означало, что где-то опять прорвало водопровод или канализацию, и начальник бежал собирать свою бригаду слесарей и устранять очередной прорыв.

Вскоре Самойлову И. А. пришлось вплотную заняться танцплощадкой. Ее пристроили в виде открытой веранды с южного торца здания штаба, прикрыли скатной крышей, дали освещение - и пошли танцы под гармошку и патефон. В танцах участвовали не только наша молодежь, но и немцы. Особенно отличалась живая, бойкая, с черными кудряшками фрау Чирнер. Постоянным участником был здесь и лаборант Бене. Ему во время войны где-то под Орлом оторвало обе ступни ног. На своих хороших немецких протезах он охотно танцевал танго и фокстроты, приглашая на танец местных русских девушек и женщин. Приходили, конечно, и другие немцы - молодые холостяки и супружеские пары.

К нам на объект судьба забрасывала разных людей, всяких национальностей. Но в то время нас никак не занимал вопрос, кто ты по национальности, откуда и зачем здесь. Нашими соседями были русские, украинцы, татары, евреи, кавказцы и, конечно немцы. Рахимов Шамиль Мирсаидович, Хачатуров Хачатур Адамович, Пейзулаев Шамсуддин Исаевич, Рувинский Яков Александрович, Тиссен Марк Юлианович, Полянский Николай Георгиевич и прочие, и прочие. Однажды ко мне подошел высокий, с открытым, улыбающимся лицом гражданин в поношенном костюме с чужого плеча, представился Полянским Н.Г. Фрау Позе, которую он многократно почему-то называл "фрау профессор", обратила его внимание на меня, сказав, что я их переводчик. Это, видимо, и заинтересовало Полянского Н. Г. Он тут же предложил мне свои услуги, если у меня возникнут затруднения в переводе немецких терминов по химии, физике, математике. Свой немецкий он не преминул продемонстрировать. Был он у него великолепный. Многие немцы позавидовали бы его чисто берлинскому литературному языку и произношению.

В тот день после встречи у генерала Буянова Л.С. с немцами Карлом Ренкером, Вольфгангом Буркхардтом, Эрихом Рексером, Хельмутом Шефферсом и некоторыми другими я, оставшись наедине с генералом, сказал о предложении Полянского и спросил, почему в таком случае не используют его в качестве переводчика, имея в виду свою перегрузку. Он нехотя, но довольно откровенно посоветовал не обольщаться его помощью, представив довольно мрачную картину прежней жизни ст. лейтенанта Полянского. "Вот поэтому он и здесь, как расконвоированный", сказал в заключение генерал.

Обычно добродушный человек с ровным, уравновешенным характером, с которым приятно было работать, Буянов Л.С. однажды ночью, когда к нему на огонек заглянул по-соседски проф. Позе, а меня в это время не оказалось под рукой и у них беседа пошла кувырком, крепко обидел меня. Когда я прибежал к нему вместе с посыльным, в ночь и непогоду, через лес и овраги, он обрушил на меня шквал упреков. Я запомнил только его гневный возглас: "Ишь ты, генерал дежурит, а лейтенант спит!" По трясущимся его щекам ходили красные пятна...

Всю ночь я тогда не спал, переживал. Утром я положил генералу на стол рапорт с просьбой откомандировать меня обратно в институт, поскольку мы с ним не сработались. Одним словом, взбрыкнул, как годовалый бычок, которому подложили горячую картофелину под хвост. Генерал долго смотрел на мой рапорт, чмыхая носом по своей привычке. Потом поднял на меня свои серые, навыкате глаза, вздохнул и тихо произнес:
      - Нет, брат....Назвался груздем, полезай в кузов.
      - Каким груздем? В какой кузов?! - едва сдерживая голос, ответил я ему. - Меня, как кота в мешок посадили, завезли в лес и выбросили, - живи...

Я ждал, что сейчас последует команда: "Кру-гом!"- и больше моей ноги в этом кабинете не будет. Генерал молчал. Через какое-то время отдал распоряжение, без обычной отмашки:
      - Вы свободны.

В этот день до вечера меня он не беспокоил. Я продолжал работать в 1-ом отделе над документами, объем которых не убывал.

На следующий день Полина Владимировна пригласила меня в кабинет начальника. Генерал вручил мне ордера на обмундирование, велел выехать в Москву и получить все в 9-ом Управлении. О рапорте и нашем прежнем разговоре велел забыть.

Рабочий поезд Москва - Малоярославец плелся до Москвы четыре часа. Пыльные, грязные снаружи и внутри, вагоны с двойными полками в виде нар и с печкой - буржуйкой, топившиеся дымным углем, доставляли мало радости пассажирам. В вагонах тесно, накурено до одурения, но зато не холодно. Слабый фонарь над входной дверью едва освещал небольшое пространство вокруг себя. В проходах толкались проводники и контролеры, вылавливая "зайцев".

На станциях, особенно в Москве на вокзалах, орудовали шайки шустрых карманников и обдирал. Они умели так ловко притиснуть пассажира, что он не успевал сообразить, как это произошло, что его ограбили. Вот и теперь нападению подверглись Мальцева П. В, и ее подруга Надя Боброва. По талонам, с большим трудом добытым Буяновым Л. С. для своих сотрудников в Управлении, они получили вещи и утварь и должны были доставить их поездом на объект. Генерал самолично составлял список сотрудников штаба и кому что причитается, за небольшие деньги, по государственным, а не по коммерческим ценам. Мне и мл. лейтенанту Пивню Володе посулили шикарные ватные одеяла, но мы их не увидели. Их везла в рюкзаке Надя. Ее так прижали на ступеньках отходящего вагона, что от рюкзака на спине осталась одна разрезанная тряпка на лямках, а в руках - ручки от сеток - авосек, в которых были узлы с вещами. Полине Владимировне больше повезло, грабители ее обошли почему-то. Из ее поклажи мне досталась глубокая сковородка с ручкой и крышкой и электроплитка с открытой спиралью.

Немцам - молодоженам и холостякам тоже генерал добывал талоны на кухонную утварь и предметы первой необходимости. Все это доставлял в объектовый магазин снабженец Рубинчик, а его жена, Зоя Михайловна, завмаг, выдавала их немцам по списку уже со своего магазина, бесплатно.

К начальнику 9-го Управления МВД генерал-майору Звереву Д. А. мы наведывались изредка, в основном по вопросам материально-технического снабжения. Чаще всего у нас на объекте бывал или вызывал к себе в Москву наш непосредственный научный куратор зам. министра генерал-лейтенант Завенягин А.П.. В тот декабрьский день 1946 года по его вызову мы торопились в Москву: начальник объекта "В" генерал - майор Буянов Л.С., научный руководитель объекта "В" проф. Хайнц Позе, военный переводчик объекта - то бишь я, и личный шофер генерала Ющенко В.А. Черная эмка с натугой преодолевала заносы на дороге, и мы отставали от графика движения. Буянов Л.С. нервничал, временами поторапливал шофера. Позе дымил всю дорогу, не выпуская трубку изо рта, окуривая нас, остальных, некурящих, слащавым табаком "Золотое руно" - лучшим в мире советским табаком, от которого у нас не раз кружилась голова. Где-то за Подольском перед нашей машиной возник на дороге зеленый крытый шарабан. Полуторка неспеша выделывала кренделя, не уступая нам дорогу, явно издеваясь, будто не ей сигналят. Видя такое безобразие, генерал не стерпел, прострелил из своего браунинга наглецу скаты обеих задних колес. Машина вильнула в сторону и остановилась. Из кабины вывалился крепкий водила, взглянул на осевшие колеса и со сжатыми кулаками направился к нашей машине. Ющенко был проворнее. Он нанес ему упреждающий удар, от которого тот не устоял на ногах. Когда я подскочил к ним, там уже моей помощи не требовалось...

Далее мы ехали без происшествий и почти вовремя были на месте. Генерал по своему министерскому удостоверению личности провел нас с Позе к Завенягину А.П.. В приемной мы оставили на вешалке верхнюю одежду и тут же были приглашены в кабинет. Нам навстречу вышел крепкий, приземистый человек средних лет, чуть ниже ростом Буянова Л.С. Поздоровавшись, жестом руки пригласил занять места за невысоким круглым столиком, в правом от двери углу кабинета. Обходя вокруг меня, увидел на ремне пистолет, удивленно спросил:
      - И с пушкой?...
      - Так точно, товарищ генерал! - отрапортовал я.

Завенягин А.П. всем туловищем повернулся к Буянову Л.С., приказал:
      - Одеть в гражданское. Снабдить соответствующими документами.
      - Слушаюсь, Абрам Павлович, - щелкнув каблуками сапог, ответил на это Буянов.

Как только мы уселись в кресла, у стола появилась молодая, стройная женщина, в фартучке и с белой наколкой на красивой голове, склонилась к Завенягину А.П. Тот тихо ей буркнул:
      - Чаю с дороги...

Женщина неслышно удалилась, а Завенягин А.П. уставился выжидающе своими черными глазами из-под кустистых черных бровей на меня, спросил:
      - Чего молчишь?
      - А что говорить? - спрашиваю его таким же полушепотом
      - Переводи...

Я согласно кивнул головой, поставил Позе в известность.

Как правило, переводчик не должен комментировать окружающую его обстановку, присутствующих людей, их разговоры между собой. В беседу он включается тогда, когда нужно передать мысли заинтересованного лица его собеседнику, а от того -заинтересованному лицу, поддерживая таким образом взаимную беседу или переговоры.

Беседа за чаем продолжалась около сорока минут. Пустые стаканы в изящных подстаканниках наполнялись несколько раз новым горячим чаем. Я лишь изредка делал глоток из своего стакана и не тянулся рукой к своей вазочке с печеньем, конфета-ми и ломтиками нарезанного лимона, выполняя четко и адекватно свои переводческие обязанности.

На следующие ежемесячные встречи с Завенягиным А.П. я уже появлялся в добротном темно-сером костюме, в модной рубашке с галстуком, а свое оружие не демонстрировал, но оно всегда было у меня под рукой. Слава Богу, за все время моей службы на объекте "В" прибегать к оружию мне не приходилось ни разу.

Встреча Нового, 1947-го года, на объекте "В", была организованна начальником объекта с целью сблизить немецких специалистов и их семьи с русскими специалистами, поскольку главную задачу, ради которой они все здесь собрались, предстояло им решать вместе. Конечно, с одного - двух раз не просто создать единый коллектив из разрозненных индивидов, но решение было правильным. После таких встреч мы все стали ближе друг к другу, менее подозрительны и недоверчивы. К сожалению, с уходом Леонида Сергеевича с объекта таких встреч больше не проводилось.

Нужно отдать должное настойчивости и энергии Буянова Л.С. в организации и проведении такого мероприятия в период карточной системы на все средства жизнеобеспечения в стране. Большую помощь в этом деле оказал начальник 9-го Управления генерал - майор Зверев, поэтому на праздничных столах в этот Новый год были отличные отечественные вина и крепкие напитки, рыбные и мясные деликатесы, кондитерские изделия и южные фрукты, что не всегда встречалось даже в столичных магазинах. Поэтому этот первый послевоенный Новый 1947-й год остался на всю жизнь в памяти немецких и советских сотрудников объекта "В", которым посчастливилось в нем участвовать.

Январь 1947 года здесь выдался снежным и холодным. Мы жили в тех крестьянских развалюхах, что чудом уцелели во время прокатившейся здесь войны, названной позже Великой Отечественной. Немцам предоставляли более благоустроенные жилища, для обогрева которых централизованно доставляли бесплатные дрова. Со всем своим скарбом немцы привезли с собой и хороший немецкий инструмент, работать которыми было одно удовольствие. У нас же ничего этого не было, поэтому за пилами и топорами шла постоянная охота. Не успел Зиновкин Т.И. снести в дом пару охапок наколотых дров, как топора и след простыл. Вот только он торчал здесь, в колоде - и как корова языком слизала. Зиновкин Т.И. долго чертыхался, сердясь на весь "такой - сякой народ", а немого поостыв, заключил: "Ворованное долго не живет...". Осталось только почесать в затылке.

Проходя на второй день в этих краях, я заметил возле одной избы раскрасневшуюся на морозе девицу. Она сноровисто колола тяжелым топором дрова, будто бежала с кем - то на перегонки. Рядом уже лежала порядочная куча дров, а она все махала и махала. Меня подмывало остановить ее прыть, и я окликнул ее с улыбкой:
      - Бог в помощь, молодому дровосеку!

Она зло огрызнулась, опуская топор на колоду:
      - Что ощерился, как рваный калош двенадцатый номер?
      - Хороший топор. Не у Тимони его свистнула? - отбил я ее колкость.
      - Держи карманы шире. Он сам у кого хочешь сопрет - не моргнет.

Девицей была наш объектовский комсорг Казакова Анна Васильевна. Здесь, на "Птичнике", жизнь была полна развлечений, скучать не давала. Чтобы лучше загорались сырые березовые дрова, их с вечера закладывали в неостывшую еще плиту, где они и отлеживались до утра. Так все делали. Не была исключением и бабка Ефимовна. Утром подожгла она в плите дрова и закрыла чугунную дверку, как что-то завозилось там, дверка открылась и из печки выскочила, объятая пламенем, огромная крыса. Несколько горящих поленьев вывалилось на деревянный пол, а крыса тем временем исчезла в норе за кроватью. На крик бабки подскочила с кровати спавшая еще дочь, схватила ведро с водой, плеснула на дрова и с остатком воды в ведре метнулась на улицу. Там она рванула дверцу подполья, где лежало немного дров, плеснула наотмашь остатком воды из ведра в темноту и остановилась. Нигде ничего не горело... С этих пор все крысы из дома куда-то сбежали, перестали устраивать по ночам возню и писк. Как не радоваться?

Уже зарождались на объекте и мелкие воришки, и попрошайки, и так нечестные людишки из окружающих мест, благо им был пока доступен не огороженный и не охраняемый, как надо, объект. Среди белого дня у бабки Ефимовны кто-то забрался через окошко в комнату и, пока она ходила с внучатами за хлебом в магазин, лишил их всех обеда. Славная пшенная каша на молоке их ожидала, пригревшись под старой ватной телогрей-кой на плите в порядочном чугунке. Чугунок тот оказался почему-то пустым на столе, а злоумышленник так спешил, что не стал искать ложку, сгодились для этого и свои собственные не-большие и давно немытые руки. Следы от них и каши остались на подоконнике и белой оконной занавеске, послужившей вместо полотенца. Грешили на соседского мальца, всегда голод-ного, везде рыскавшего, пока его мама трудилась до вечера в прачечной над грудой горячего белья, от которого валил густой белый пар и не давал свободно дышать.

Иногда под окнами домов показывалась круглая, непокрытая, стриженная голова местного дурачка Васи, с застывшей навсегда улыбкой на лице. Он был плохо одет, никогда и ничего не воровал и не просил. Его монотонная песня "на позиции девушка провожала бойца" состояла из одной этой строки, которую он повторял снова и снова, пока шел по улице и останавливался у домов, где сердобольные женщины подавали ему хлеб и какую-нибудь еду. Он не благодарил, шел дальше своей дорогой, которая оканчивалась в Потресове, где он и жил с отцом - седым стариком. На вопросы: "Как живешь, Вася?" - всегда отвечал одно и тоже: "Был бы я жив. Баб много, а я один. Да еще поп в Спас - Загорье...". Потом, когда объект окружили забором, не стало и Васи с отцом - стариком. Говорили, куда-то увезли из Потресова. Чуть ли не за шпионаж.

Жил на "Птичнике" и комендант объекта капитан Дулов М.Д, с женой и дочерью. Жена была баба хозяйственная, прижимистая, под стать своему супругу - мужику, как говорится, себе на уме. Держали они в сараюшке телочку и десятка полтора кур. Сарайчик этот прятался в кустах густого орешника вблизи глубокого, заросшего мелколесьем, оврага. В глаза не бросался. Комендантша отоварила в магазине добытые у кого-то талончики и, довольная, тащила перед собой в руках трехлитровую кастрюлю сметаны. Почти у самого дома услыхала истошный крик рыжий курицы в зубах такой же рыжей лисицы. "Моя курица!" - выдохнула из груди зажатый окрик баба, осторожно ставя тяжелую кастрюлю в снег рядом с глубокой протоптанной тропой. Утопая в валенках по колена в снегу, бросилась за плутовкой с криком:
      - А -ту ее! А-ту-у!! Ах ты, окаянная! - пытаясь криком испугать лису, чтобы та бросила курицу.

Но куда там! Предсмертный куриный крик все глуше и глуше раздавался где-то далеко внизу, в овраге. А потом стало совсем тихо, только деревья о чем-то насмешливо шептались между собой. Опомнившись, она спешно вернулась к своей сметане у тропинки и остолбенела от неожиданности: из раскры-той кастрюли показалась голова здоровенного пса, белая от сметаны до самых ушей.
      - Батюшки! - закричала женщина. - Пропала моя сметана!

Пес отпрянул в сторону, оглянулся на крик женщины и пустился наутек. Но не пропала даром сметана. Не выплеснула комендантша ее псу под хвост. Злые языки еще долго смеялись и судачили по объекту, как она меняла увесистый кусок масла на сало на рынке в Малоярославце.

В конце февраля 1947 года здесь, на объекте, подули южные ветра, запахло долгожданной весной. Все посбрасывали тяжелую зимнюю одежду и перешли на облегченную весеннюю, не дожидаясь окончательной ростепели. На головах появились фуражки, шляпы, береты...

Тут вызывает меня к себе генерал Буянов Л. С. и приказывает завтра выехать с диплом-инженером фон Эрценом и зам. директора Красиным А.К. в Ленинград, в командировку. Задания и командировки у Красина А.К. Прослышав об этом, засуетилась секретарь начальника Мальцева П.В. Еще бы не суетиться. Там у нее мать и сестра, надо собрать и передать им какой-нибудь гостинчик. Мне лично готовиться нечего - встал и пошел, куда посылают. Все имущество на мне, как у черепахи. Вот только деньжат маловато. Я - к главбуху, майору Гаманову И. Д.:
      - Иван Дмитрич, как насчет...

А тот сразу же упреждающий маневр, будто чуя какой-то подвох:
      - Не знаю, не знаю! И так далее!..

Все на объекте знали эту его постоянную отговорку, но шли к нему. А куда денешься? Через несколько минут он вышел из кабинета начальника, хитро улыбаясь в щеточку седых усиков под подвижным носом, будто по секрету передал мне:
      - Уломал генерала. Разрешил выдать денежное довольствие вперед за месяц. После обеда зайди к кассирше Наташе. Отчитаешься командировкой: день приезда - день отъезда - один день, - и, довольный своей выдумкой, направился в бухгалтерию.

На следующий день вместе с генералом и фон Эрценом выехали в Москву. До отхода нашего поезда было еще много времени. Генерал зачем-то повел нас с немцем в здание Управления у Ленинградского вокзала, велел подождать малость в буфете, пока он решит какие-то дела. Тем временем нам с фон Эрценом подали хороший обед.
      - За вас заплачено, - сказала официантка, заметив мое движение за деньгами.

В спальном вагоне "Красной стрелы" нас уже дожидался Красин А.К. Пожелав нам доброго пути и предупредив о бдительности и осторожности, Буянов Л.С. покинул вагон.

Ленинград встретил нас такой стужей, какой мы не ожидали. Видимо, странно было смотреть со стороны, как трое мужиков, легко и не по сезону одетых, перебежками стремились побыстрее укрыться в ближайшем магазине, чтобы через несколько минут снова бежать вниз по Невскому проспекту. Остановились в гостинице "Интурист" на улице Бродского. Два дня ездили на завод "Электросила", где Красин А.К. с фон Эрценом подбирали нужное оборудование для объекта.

Посылку Мальцевой П.В. я передал по назначению. Узнав, что я в 1941-ом году воевал здесь, под Ленинградом, у Нарвы и на Лужском рубеже, хозяйка очень расчувствовалась, просила остаться ночевать. Служба не позволила мне воспользоваться ее гостеприимством.

В Москве генерал забрал нас с поезда, повез обедать в "Асторию". Красин А.К. после обеда уехал на ул. Песчаная, где он жил со своей семьей, а мы к вечеру были уже у себя на объекте. За выполнение задания по командировке мне была впервые выдана денежная премия.

Как-то в марте или апреле 1947-го года дежурный по штабу передал мне приказ начальника объекта доставить в Москву, в 9-ое Управление, проф. Х. Позе и д-ра Х. Шефферса. Как обычно, проф. Х. Позе всю дорогу дымил своей трубочкой. Д-р Х. Шефферс мусолил свою сигару, шаря в карманах и не находя спички. Позе молча протянул ему свой коробок. Шефферс поблагодарил. Закурив сигару, спичку положил в коробок. Попыхивая блаженно сигару, вывалил спички из коробка себе на ладонь, стал пересчитывать. Их оказалось 18 штук. Я, сидя с ним рядом, наблюдал с любопытством за его манипуляциями. Дорогой он раз пять или шесть зажигал свою сигару. Сделает две три затяжки и спрячет до следующего раза.

В Управлении нас встретил Буянов Л.С. Вместе с Позе и Шефферсом он скрылся за дверью малого конференц-зала. Мне велел никуда не отлучаться, быть рядом в прихожей. Я сидел возле дежурного офицера и двух других, незнакомых мне, охранников. Они охраняли вход в конференц-зал, где, как оказалось, проходил НТС. Минут через пятнадцать - двадцать выскакивает оттуда лейтенант Рыжов, переводчик Управления, весь красный, как рак, и ко мне:
      - Иди, тебя требуют..., - и убежал.

Я вошел в зал. Мне указали на место рядом с Завенягиным А. П. и Буяновым Л.С.. У большой настенной доски, исписанной формулами и графиками, стоял с указкой доктор Х. Шефферс, подслеповато вглядываясь в зал через свои астигматы и явно нервничая.
      - Будешь переводить, - глухим голосом, наклонив голову ко мне, сказал Завенягин А.П.

Х. Шефферс начал докладывать. Вслушиваясь в его речь, я едва улавливал ее содержание. Предварительно с текстом докла-да меня никто не ознакомил, вопреки принятому в таких случаях порядку. Шефферс все убыстрял темп доклада, когда я попросил его остановиться. Шефферс удивленно протянул:
      - Зо -о - о?
      - Мне нужно перевести вашу мысль, - ответил я.
      - Ах, зо-о-о!

Я перевел, попросил его продолжать. Он начал словом "альзо" и снова поехал, без остановки. Пришлось несколько раз его прерывать, а он несколько раз снова повторял свои "Зо-о-о?", "Ах, зоо-о!" и "Альзо". Вскоре все наладилось, и пошел перевод как надо. А когда в ходе своего доклада Шефферс несколько раз произнес слово "курве ", водя по семейству кривых указкой, Завенягин А. П. не выдержал, спрашивает меня:
      - Что это он все "курва", да "курва"?
      - Кривая, - ответил я ему односложно, боясь упустить нить рассказа.
      - Надо же "курва" - кривая..., - с удивлением произнес Завенягин А. П.

Сидевший справа от него академик Лейпунский А. И. скосил на Абрама Павловича глаз и ехидно улыбнулся.

НТС в Управлении прошел нормально. Буянов Л. С. И Завенягин А. П. остались довольны. Нам с Х. Позе и Х Шеффер-сом разрешили уехать домой, предварительно сделать покупки в спец. магазине на Сретенской улице. Немцы закупали килограм-мами черный кофе в зернах, банками черную и красную икру, разные дорогие сладости, табачные изделия. Я помогал им делать закупки, выполняя роль переводчика. Оказалось, им впервые разрешили послать родственникам в Германию посылки весом до 8 кг, конечно, через 9-ое Управление. Доктор Шефферс долго копался, подбирая своей молодой супруге что-то особенное, что доставило бы им обоим радость. Посылки уже завтра должны быть в Управлении. Это задание Дулову М. Д. и его службе режима.

По дороге домой, где-то за Подольском, Шефферс протянул Позе коробок спичек, купленный в магазине, предварительно отсыпав ему 18 штук, со словами:
      - Мы в расчете.

Х. Позе коробок принял с улыбкой, согласно кивнул головой, опуская спички себе в карман.

У немцев финансами ведал муж, выделяя жене определенное количество денег - лимит, превышать который ей никак не разрешалось. В хозяйстве строгая экономия во всем - в еде, одежде, расходных материалах. Сколько у мужа накоплений, жена не знает. У нас все наоборот: всю зарплату жене, себе - малую заначку, если ее жена случайно не обнаружит и не конфискует. Самым тяжким испытанием для немца - занимать и отдавать. Это, пожалуй, не скряжничество, а черта национального характера.

Деда моего учил однажды старый помещик житейской мудрости по отношению к тем, кто просит дать что-нибудь взаймы, особенно денег: "Он плачет - просит, а ты реви, да не давай! Когда прийдет час долг отдавать, велят у двери постоять. За своим добром находишься и наунижаешься ".

Мой хороший знакомый, сосед Сашка, просил выручить его, чтобы он мог достойно встретить свою невесту, москвичку: одолжить ему на пару дней офицерские брюки и хоть сотню рубликов. Одолжил... До полного износу, и без возврата. "... и остави нам долги наша, яко и мы оставляем их должником нашим. И не введи нас во искушение, но избави от лукавого..."

В конце мая 1947 года начальник объекта уважил мою просьбу - отпустил на две недели навестить престарелых родителей на Украине. В армии, где я служил, в это время речь еще не заходила об отпусках. Проездные документы мне хлопотать в Управлении не надо. У меня бесплатный проезд по орденской книжке.

В начале июня я был в Пятихатках, через Днепропетровск. Заскочил на день к сестре Фросе, которую не видел со времени ухода в армию в августе 1940 года. И когда она вернулась с семьей из сибирской эвакуации, уже после войны. Полетел к родителям на попутном автобусе. Местность не узнать. Кругом идет строительство. Колоннами под конвоем ходят зэки на шахты, на стройки. Нет привычных с детства кагатов - терриконов у шахты, будто кто-то их слизал. Оказалось, что в них не пустая порода, а то, что теперь крайне нужно: уран, бериллий и другие подобные материалы. Вся моя родня на шахте, добывает руду. Живут сравнительно хорошо, а будет еще лучше. Город Желтые Воды растет, как на дрожжах. Никто еще не знает, что вся эта руда, все что вокруг и под ногами "стреляет". Понятие о дозиметрах и каких-то там счетчиках Гейгера никто не имеет, от высокого начальства до рядового шахтера, крепильщика, бурильщика и прочая, и прочая. Все довольны. Работы любой хоть отбавляй. О какой-то ученой экологии и слыхом никто не слыхал.

До возвращения на службу мне оставалось пару суток, когда сестра попросила сходить с ней в село Боголюбовку, помочь принести поросенка, выделенного ей за работу в подсобном хозяйстве. Я с охотой согласился. Когда еще придется пройтись по широкой украинской степи. От Пятихаток до Боголюбовки с десяток или полтора километров, если идти напрямую через обширное колхозное кукурузное поле и мягкую зеленную толоку, на которой пасется жиденькое стадо коров, спускаясь к ставку и Желтой речке.

Нам достался хороший кабанчик, увесистый, больше двухмесячного. Нам он сразу понравился, такой симпатяга, беленький, с заметным черным пятном на боку. Я его в мешок и за спину. Пошли обратно. Животина ведет себя смирно, похрюкивает, пригрелась к моей спине. Через какое-то время меняемся ношей и поспешаем без остановки. Но вот ему надоедает сидеть в мешке, начинает возиться. Привал пять минут, и шире шаг. Чувствую, по моей спине потек горячий ручей и прямо в галифе. Я быстренько мешок на землю, отряхиваюсь Сестра освобождает голову кабанчика, а он и передние ножки уже норовит выпростать.
      - Да выпусти ты его из мешка, пусть отдохнет. И мешок просушить надо, - советую сестре.
      - А как убежит? - сомневается она.
      - Никуда не денется, - не сдаюсь я. Принимаюсь чесать ему живот. Он стоит, долго льет тонкую, соломенного цвета, струйку. Видимо, не всю еще выпустил мне на спину.
      - Надо бы захватить ему попить, - сокрушается сестра, - не догадались.
      - Обойдется. Еще спина не просохла, - отвечаю ей.

Поросенка стало клонить ко сну. Он завалился на мешок боком и закрыл глаза. Я нежно его почесываю пальцами по розовому животу, а он только похрюкивает да подрыгивает задней ножкой, будто чешется. "Ишь, как свин блаженствует", - подумал я. А нечистый уже подталкивает мне под локоть. Толчок по руке передался в большой палец и он легонько кольнул поросенка в живот... Попал, видно, в нужною точку. Иначе из-за чего бы ему так взвизгнуть, подскочить, как ошпаренный, и броситься наутек? От неожиданности мы с сестрой тоже подскочили, бросились за ним вдогонку. Да куда там! Где у него только такая прыть взялася? Я от него отстаю метров на тридцать. Сзади бежит сестра, причитает:
      - Ой, пропало ж порося!

Я сознаю теперь, поросенок может пропасть, как вскочет в кукурузное поле. На бегу выхватываю свой "ТТ", снимаю защелку с предохранителя. "Доскачет вон до той кротовой кочки, - и стреляю", - проносится в голове, а глаз уже отмеряет расстояние до кочки. И тут происходит чудо. Перед самой кочкой поросенок резко поворачивается и несется в мою сторону, прямо на меня. Я только успеваю бросить собачку на предохранитель "ТТ" и, как футбольный вратарь, в прыжке хватаю его поперек живота. Прижав его всей грудью к земле, лежу с ним неподвижно. Потом вижу, над нами стоит сестра, прижав руки к груди, не веря своим глазам.
      - Давай мешок, - выдыхаю команду.
      - Я сейчас.... Сейчас....

Мы долго сидим на мягкой зелени толоки. Рядом с нами - завязанный мешок с поросенком. Невдалеке колышется бескрайнее поле кукурузы, подсвеченной золотистыми лучами спускающегося за горизонт солнца.

Когда я вернулся на объект, своего начальника уже не застал. Его заменял временно подполковник Трубников В. С., незадолго до этого сменивший Самойлова И. А.

В июле 1947 года начальником объекта "В" был назначен полковник Захаров Петр Иванович, оставаясь одновременно на прежней своей должности начальника строительства объекта "В". До этого я редко встречался с ним, когда сопровождал генерала Буянова Л. С. и профессора Х. Позе, принимавших от Захарова П. И. готовые цеха и лаборатории. Низенький, почти коро-тышка, в высокой серой каракулевой папахе, с одутловатым круглым лицом, с выражением хитрого мужичка на нем, он был полной противоположностью рослым и крепким телом Буянову Л. С. и Х. Позе. Теперь мне предстояло работать с ним. Вскоре новая метла начала мести по - новому. Произошли кадровые изменения в руководстве объекта. Усилился режим секретности и охраны, пошел приток новых научных и рабочих кадров, вступали в строй цеха и лаборатории, вводилось жилье.

В годы становления объекта "В" на плечи первого начальника генерала Буянова Л. С. и научного руководителя объекта профессора Х. Позе лег тяжелый груз по организации и строи-тельству нового научно-исследовательского центра, где над решением правительственных заданий должны совместно работать немецкие и советские ученые и специалисты. Это требовало частых поездок в Москву и встреч с высокими должностными лицами. Наши пути и хождения по высоким инстанциям неизбежно пересекались с путями других немецких групп, работавших на других объектах, таких как профессор Шинтльмейстер, профессор Стейнбек, профессор М. фон Арденне, профессор Риль и другими. Может быть, я и не прав, но мне казалось, что все они ревниво и подозрительно относились друг к другу: при неожиданных встречах они сухо раскланивались, не вступали в разговоры, делая вид, что незнакомые.

Иногда нам приходилось допоздна задерживаться в Москве. В таких случаях по дороге домой мы заезжали на час - другой отдохнуть на дачу бывшего наркома Ягоды, где охрана МВД обеспечивала нам горячий чай и небольшой перекус. Дача находилась рядом с поселком Озеры Одинцовского района. На эту дачу 18-го февраля 1946 года из Германии была вывезена семья профессора Хайнца Позе - жена Луиза и пятеро детей (два сына и три дочери, младшей из которых, Зигрид, было всего три или четыре года). Отсюда 5-го марта 1946 года профессор Позе выезжал в командировку в Германию, где вместе с советскими разведчиками генералом Кравченко и майором Качкачяном проводил поиск и подбор специалистов, оборудования и расходных материалов для создаваемого научно-исследовательского центра по ядерным вопросам.

Вернувшись в Москву 17-го августа, профессор Позе 20-го августа перевез свою семью с этой дачи на объект "В". В конце августа и в сентябре 1946 г. на объект была доставлена первая группа немецких ученых и специалистов, подобранных лично Х. Позе во время своей командировки. Вскоре на станцию Обнинское стали приходить эшелоны с имуществом этих переселенцев, с материалами и оборудованием для работы объекта. Разгрузкой этих эшелонов и занимались мы, офицеры и служащие штаба объекта.

Прибывших немцев разместили в единственном благоустроенном трехэтажном кирпичном доме рядом со штабом объекта, с перспективой на их расселение во вновь строящихся домах.

Уже к концу 1946 года параллельно существующей дороге от ст. Обнинское до главного корпуса прорубили просеку в сосновом бору и приступили к строительству трех так называемых соликамских бревенчатых двухэтажных домов и улицы из двух десятков финских домиков четырех различных типов, в расчете на одну, две и более семей.

К осени 1947 года соликамские дома заняли семьи строителей и офицеров войсковой части, осуществлявших охрану объекта и лагеря заключенных, а в финские дома пересилили семьи русских офицеров, служащих и рабочих, собрав всех из крестьянских домиков поселков Шацкого, Птичника и подсобного хозяйства. Финские дома заселялись по мере готовности, так что больших удобств в них не было. Не было центрального отопления, горячей воды и туалетов. Холодная вода в домиках имелась, а туалеты находились во дворах в небольших будках, рядом с небольшим сараем для хозяйственных нужд. Отапливались дровами, централизованно завозимыми службой АХО из запасов, создаваемых весенним сплавом леса по р. Протва, на берегу которой штабеля выловленных бревен отлеживались и просушивались до поздней осени, когда приходил черед развозить их по частным потребителям. Но в холодные зимы их всегда не хватало и жильцы, прихватив с собой пилы, отправлялись к ночи в окрестный лес, чтобы свалить облюбованное заранее дерево, разделать его на бревна и поскорее перетаскать их к своим сараюшкам. Никаких лесников и охранников здесь никто не встречал. Но и брали лес при крайней нужде, только для обогрева и приготовления пищи. Этими "запасами" не гнушались и немцы. Нужда ставила всех на одну стезю.

Окрашенные все в зеленый цвет, домики прятались в лесу, отгороженные от леса и друг от друга невысокими деревянными заборами. Окна в домиках на ночь закрывались ставнями на первом этаже. Были и двухэтажные, для больших семей или служб, как медсанчасть № 8, которая размещалась тут же, в финском поселке. Хотя никто особого желания заводить во дворе подсобное хозяйство не проявлял, но кое-где животина водилась - куры, кролики, козы. А зам. начальника объекта по режиму капитан Дулов М. Д. перетащил из "Птичника" сюда и свой курятник, и уже порядочную рыжую телочку, бодливую и шаловливую. Она летом свободно бродила по лесу, а к обеду возвращалась к себе домой. Белоголовые сорванцы доктора Вайсса, Корнелиус, Клаус и Беттина,- все похожие лицом на свою мамашу фрау Вайсс, любили задирать и дразнить эту телочку. Она кидалась на них, склонив голову с острыми рожками, а ребята с шумом и гамом разлетались в разные стороны, как воробьи. За это время Карл Карлович, как называли доктора Вайсса, успевал пройти два или три домика по пути с обеда на работу. Но тут телочка его обнаруживала и пускалась вдогонку с недвузначным намерением. То ли доктор Вайсс ей примелькался, то ли его толстый рыжий кожаный портфель действовал ей на нервы, только всякий раз, как она приближалась к нему, он был уже начеку: (не такой он человек, чтобы позволить себя в ж... ткнуть!). Он тут же закрывал свою щуплую казенную часть толстым портфелем, а она, пару раз толкнув своими рожками в портфель и, придав доктору Вайссу нужное ускорение, удовлетворенно отходила от него и возвращалась к себе домой с высоко поднятой головой. Скорее всего, доктору Вайссу эта игра надоела, и он через Х. Позе пожаловался П. И. Захарову на русскую "партизантку". Начальник пообещал Дулову М. Д. прислать солдата с винтовкой, чтобы утихомирить задиру, если хозяин сам не примет нужных мер. С этих пор свободное хождение бодливой телки по поселку прекратилась. Но вскоре и семью Вайсса из финского домика переселили в двухэтажный особняк, где прежде обитал генерал Буянов Л. С. . И там по весне стали досаждать ему грачи, целая колония которых гнездилась на стройных соснах рядом с домом, так что тому же Дулову М. Д. пришлось браться за ружье и усмирять их.

В финском домике недалеко от нас жила семья немецких молодоженов - ст. лаборант Вольфганг Буркхардт и его жена Гизела, учительница по образованию. Они всегда дружелюбно и с пониманием относились к своим русским соседям, охотно шли на контакт с ними. Он - высокий, в роговых очках, с золотистой густой шевелюрой и отблеском золотой щетины на улыбчивом лице (Мы называли его "молодым Барбароссой"); она - изящная, гибкая, с приятным овалом лица, с черными миндалевидными глазами и копной густых длинных волос. Однажды мне довелось ехать с этой парой и лаборантом Вадевицом в Москву, в Большой театр, и изрядно мерзнуть в плохо отапливаемом большом автобусе. Немцы, конечно, тоже мерзли. У нас в термосах был с собой горячий черный кофе и бутерброды - дорога туда и обратно длинная. Заговорили, что не мешало бы "для сугреву" захватить с собой что-нибудь более существенное.
      - Чем вы согревались на фронте, чтобы зимой не замерзнуть? - спросил меня В. Буркхардт.
      - Наркомовскими ста граммами. Водки, - ответил я. - Иногда ее заменяли чистым спиртом.
      - И вы его пили? - удивился сидевший рядом Вадевиц.
      - А как же? И не только его, а все, что содержало спирт.
      - Вы чем лечитесь от простуды? - спросил я Буркхардта.
      - Нам выдавали в холодное время по стакану водки, настоянной на гвоздике, - ответил Буркхардт. - Порцию делили на два приема. Но обычно фельдфебель или унтер соглашался выдать все сразу, чтобы не тянуть резину.
      - Русские пьют водку не на гвоздике, а на горьком красном перце. Он крепче продирает глотку, когда приходится кричать "ура", - ответил я.

Оказалось, что В. Буркхардт был на восточном фронте в качестве радиста, попал в плен и в 1945 г. отпущен из плена домой. Еще раз решил побывать здесь.

Буркхардты родили первенца Райнера в Москве в 1947 году, а второго мальчика, Ульриха, в Малоярославце в 1949 году. Так что оба их сына считают Обнинск своей второй родиной, память о которой им всегда дорога. Отвозила фрау Г. Буркхардт в роддомы Москвы и Малояролавца и забирала ее оттуда на объект начальник медсанчасти № 8 объекта "В" Матющенкова Зинаида Федоровна, которую фрау Буркхардт и сейчас помнит.

Примерно через год после первой группы немцев, отобранных в Германии лично проф. Х. Позе, в августе 1947 года на объект была доставлена вторая группа немецких специалистов. С ними вместе приехал и их вербовщик Качкачян, высокий, поджарый армянин в рыжей потертой кожаной тужурке без каких-нибудь знаков различия и в летческой голубой фуражке. Он свободно говорил по-немецки и моей помощи как переводчика не требовалось. Профессор Х. Позе и Качкачян встретились как старые знакомые, и вместе осматривали вновь прибывшее пополнение. На этот раз оно состояло в основном из молодых людей, бывших студентов физических или инженерных факультетов 2-го или 3-го года обучения. Некоторые мужчины уже побывали однажды в России во время войны, получили ранения на фронте или опыт лагерей военнопленных, но охотно согласились снова приехать в Россию, где им обещали хорошие условия жизни и работы, и зарплату лаборанта в 2500 рублей. Кто имел высшее законченное образование, как фройляйн доктор Кюльц, тому зарплата составляла 3000-3500 рублей. Качкачян в тот же день уехал в Москву, а я вместе с капитанами Дуловым М. Д. и Чубаровым А. С. отправился размещать вновь прибывших в отведенные им заранее жилища.

В начале 1948 года стали поступать на объект и немецкие специалисты из лагерей немецких военнопленных. Среди них мне больше всех запомнились доктор Ханс Кеппель, инженер Томас, доктор Вирц, Венер Позе.

Доктор Х. Кепель предстал перед нами в офицерском кителе с накладными карманами, в галифе мышиного цвета, заправленное в высокие армейские ботинки, и в форменной офицерской фуражке с большим козырьком. Фуражка немного скрывала длинную лошадиную физиономию и совершенно голый грушевидный череп. С доктором Вирцом я несколько недель переводил книгу Рицлера "Ядерная физика", которую нам для работы выдавали в 1-м отделе объекта. С инженером Томасом, бывшим капитаном танковых войск, мы не раз делились своими фронтовыми воспоминаниями. Вернер Позе - родственник проф. Х. Позе - держался скованно, старался незаметно уйти в тень и почти ни с кем не поддерживал, как мне казалось, близких отношений, в том числе и с семьей проф. Позе.

Значительно позже на объект привезли доктора Эрнста Буссе и его высокую сухопарую белобрысую жену. Эта пара держалась особняком, заботливо опекая друг друга.

Когда я сопровождал однажды эту пожилую пару в Москву по распоряжению начальника объекта Захарова П. И., чтобы помочь им при совершении большой покупки в меховом комиссионном магазине в Столешниковом переулке, доктор Буссе был в приподнятом настроении и не мог отказать себе в удовольствии сообщить мне радостную новость, что ему из Аргентины переслал брат, тоже ученый, в Москву лекарства от туберкулеза, и они его буквально поставили на ноги. По такому поводу он купил жене шикарное манто из натуральной выдры за 19 тысяч, а себе боярскую шапку из камчатского бобра за 6 тысяч рублей. Эта покупка наделала немало шума на объекте и была долгие месяцы предметом всеобщего обсуждения.

Начальник 9-го Управления МВД генерал Зверев Д. А. хотел посмотреть на нового немецкого ученого химика из военнопленных. Я сопровождал Х. Позе и Х. Кеппеля к нему в Москву и был переводчиком на этой встрече.

Эмка шла ходко. За рулем сидел все тот же Ющенко В. А., только возил он теперь не генерала Буянова Л, С. , а полковника Захарова П. И. , который остался на объекте и никогда с немцем никуда не выезжал.

Ханс Кеппель облачился в новое черное драповое пальто, новый костюм и рубашку при галстуке. Черная широкополая шляпа прикрывала его голый череп. Он сидел рядом со мной на заднем сиденье с безразличным видом, осматривая в окно мелькавшие придорожные пейзажи. Профессор Х. Позе тянул свою трубку. Вдали от дороги, у самой опушки леса, Кеппель заметил одинокую избушку на курьих ножках.
      - Дэр лэбт йот-вэ-дэ?,- услышал я от него новую фразу. Немцы, как впрочем и мы, любили в то время сокращать всякие понятия.
      - Что значит "йот-вэ-дэ"? - спросил я его.
      - Янц вайт драуссен?,- пояснил он.
      - По-русски говорят - он живет у черта на куличках.
      - Фэрштанден?, - ответил Кеппель.

Зачем-то мне взбрело в голову спросить его, как и где он попал в русский плен. Вопрос был ему неприятен.
      - Сталинград. Зима 1943 года, - буркнул он хмуро.
      - Я там тоже был. Вертячий, Большая Россошка, Гумрак..., - ответил я.
      - Мне эти названия знакомы...
      - В какой части и чине? - не отставал я, понимая, что это уже смахивает на допрос. Любопытство - свинство, верно говорится.
      - В 384-й пд. Майор. Химбатальон.
      - Я - в 24-й сд. Ваша дивизия часто маячила перед нашим фронтом.
      - Да? Это интересно, - оживился Х. Кеппель.
      - Выходит, мы смотрели друг на друга через прорезь ружейного прицела, - ответил я. - Теперь вот сидим рядом, работаем рядом, едем рядом в Москву...

Х. Позе всем корпусом повернулся к нам на переднем сиденье, пристально всмотрелся в наши лица. Мы молчали, думая каждый о своем.
      - Я на тебя лично, Ханс, зла не держу, - как бы про себя, сказал я Кеппелю.
      - Я тоже, Иван, зла не держу, - в тон мне ответил он.

С этих пор всякий раз, встречаясь со мной на объекте, Х. Кеппель подчеркнуто вежливо раскланивался.

А трубку, как у профессора Х. Позе, и табак "Золотое руно" он все-таки заимел и стал во всем подражать своему новому начальнику. Еще бы не подражать, когда он так лестно о нем отзывался, представляя высокому московскому начальству.

Весной 1949 года на объекте были введены в строй несколько многоквартирных жилых домов вблизи штаба. Дома трехэтажные, кирпичные, со всеми удобствами, кроме телефонов. В эти дома переселили с финского поселка всех немцев, почти весь офицерский и административный персонал объекта, научных сотрудников. В поселке остались из прежних поселенцев некоторые семьи офицеров, рабочих, обслуживающий персонал. В освобожденные домики въезжали новые пополнения, прибывающие на объект. Все бы хорошо, да только теперь наше жилье оказалось в строго охраняемой зоне, а финские дома - вне этой зоны. В зону никого из родственников и знакомых не пускали. Встречи с ними проводили в финских домиках. Мы и сейчас с благодарностью вспоминаем семью мл. лейтенанта Володи Пивня, его жену Любу и маленькую Верочку, которые из последнего оказывали нам и нашим родственникам в любое время, зимой и летом, приют и гостеприимство.

Обрадовавшись поначалу комфорту новых квартир, немцы вскоре загрустили: резко сузилась территория, по которой можно было свободно перемещаться, чтобы не встречаться с одними и теми же, изрядно уже надоевшими, лицами. Выход за охраняемую зону - в лес, на речку, в ближайшие населенные пункты - только небольшими группами, при обязательном сопровождении гражданского, иногда военного, советского сотрудника объекта. Усилилась охрана и внутри зоны. Появились наряды пограничных сторожевых собак, которых разводили на секретные посты военные собаководы. Посты эти никак не обозначались. Однажды вечером, возвращаясь с прогулки вдоль речки к себе домой на объект по тенистой дорожке среди осенних кустов орешника, по которой не раз ходил, я услышал сзади себя скрипы проволоки и звон цепи. Оглянулся на шум и не поверил своим глазам: на меня со всех ног неслась косматая рыжая собака. Я бросился наутек, но пес, молча и яростно надавал ходу, пока цепь не опрокинула его навзничь в нескольких метрах от моих ног, и после этого он не издал никакого собачьего звука. В стороне, в кустах орешника, метрах в пятидесяти от этой тропинки, едва виднелся финский домик, в котором тогда располагалась лаборатория доктора К. Ф. Вайсса.

Я зашел в штаб к Захарову П. И., доложил о происшествии, добавив: "Задумчивый немец или кто-то из ребят наверняка пали бы жертвой этого пса". П. И. обещал разобраться.

Не прошло и недели, как сторожевой пес рванулся с поводка у провожатого на врача Марию Семеновну Кириллову. Ее серая козлиная шубка вместе с хозяйкой мигом очутилась в глубоком придорожном кювете. В конце концов собак с объекта убрали, заменив их вооруженными патрулями.

Наводя на своем объекте порядок и дисциплину, полковник вскоре потребовал от всех являться на работу в приличном виде, не как на пляж, и без портфелей и дамских сумочек. Давно прошли сроки оговоренных контрактов, а новых никто и не думает с немцами заключать. Началась буза: "Не пойдем на работу!" Самых горлопанов - доктора Риве и инженера К. Ренкера - в одни сутки убрали с объекта. Немцы всю вину свалили на Захарова П. И., обзывали его между собой "зловредным гномом". А он таким не был. Бывший комсомольский работник, он все делал для нормальной жизни коллектива. Спорт, самодеятельность, различные общественные мероприятия, в том числе и свадьбы, никогда не обходились без его организации и активного участия. За счет объекта ведущим специалистам и многодетным их семьям закреплялись в помощь по хозяйству расторопные уборщицы из АХО. Многие из них подружились между собой. Пожалуй, нигде в ближайшем Подмосковье не было таких возможностей для регулярных коллективных выездов сотрудников в лучшие московские театры, музеи, выставки, на природу, как на объекте "В". И в этом большая заслуга Захарова П. И. Немецкие специалисты и их семьи выезжали на такие мероприятия вместе с советскими работниками объекта, и это навсегда осталось в их памяти. Конечно, будучи военным человеком, Захаров П. И. не мог не исполнять приказы и распоряжения вышестоящих властей по ужесточению режима секретности работ и предотвращению возможности утечки информации, составляющей государственную тайну в столь серьезном деле, как ядерные исследования. Теперь уже ведущих немецких специалистов не вызывали на "слушания" в Москву. С результатами их научных работ вышестоящие инстанции знакомились по вновь установленному порядку.

На объект "В" прибывали все новые и новые научные силы советских специалистов, жадно включающиеся в работу.

К 1950 году центр тяжести научно исследовательских работ с группы немецких специалистов переместился на созданный мощный коллектив советских специалистов и ученых во главе с такими опытными организаторами науки и производства, как Лейпунский А. И., Блохинцев Д. И., Глазанов В. Н., Ляшенко В. С., Карабаш А. Г., Козачковский О. Д. Среди молодых специали-стов особенно выделялись Бондаренко И. И., Усачев Л. Н., Малых В. А., Кириллов П. В., Пупко В. Я., Громов Б. Ф., Кузнецов В. П., Смирнов-Аверин А. П., Костарев Г. Б. и многие другие. К этому времени фактически перестал существовать бывший у всех на слуху объект "В", переименованный теперь в лабораторию "В". Вместо военного начальника объекта "В" теперь был директор лаборатории "В". Первым директором лаборатории "В" был назначен член - корр. Ан СССР Дмитрий Иванович Блохинцев, с 1947 года занимавший на объекте "В" должность заведующего одной из лабораторий, размещенных в главном корпусе. Захаров П. И. до 1953 года занимал должность зам. директора лаборатории "В" по строительству и общим вопросам.

Подходил к концу период работы немецких специалистов на объекте. Для отправки их на родину, в Германию, им предстояло пройти карантинный период переключения на другие работы, не связанные непосредственно с работами, которые они выполняли на объекте "В".

С проф. Позе и доктором Вестмайером мне пришлось в течение недели ежедневно посещать лабораторию № 2 в Москве, которой руководил Курчатов И. В. Здесь Позе и Вестмайер под руководством Лейпунского А. И. проводили исследования на циклотроне. При них я был неотлучно, помогая общаться с сотрудниками и, при необходимости, с Курчатовым И. В., живо интересовавшимся ходом их исследований. От циклотрона часа-ми не отходил и Лейпунский А. И.

Вверху, над циклотроном, на блестящей никелированной штанге, сидел целлофановый зеленый попугай в натуральную величину и, склонив набок голову, внимательно смотрел своими круглыми черными глазами с оранжевым ободком на людей в белых халатах, о чем-то хлопотавших там, внизу, у пульта управления.

Я спросил у Александра Ильича:
      - А птица, зачем здесь?

Он улыбнулся, задумался, ответил:
      - Талисман. Для успеха и удачи. Точно такой же был в Лондоне, в лаборатории Резерфорда. С тех пор и сидит у нас на циклотроне. Позе, услыхав имя Резерфорда, спросил, о чем шла речь. Я перевел. Тогда он и Вестмайер встали из-за пульта, внимательно осмотрели попугая, словно впервые его заметили.

Дважды Курчатов И. В. приглашал Позе и Вестмайера в свой рабочий кабинет на непродолжительные беседы. Переводить его было трудно. Он говорил отрывисто и невнятно. Слова будто путались у него в бороде. Мне казалось, что он это делает нарочно, чтобы потешиться над нами. Но вскоре я понял манеру его речи, и обе стороны оставались довольны проведенными беседами. Курчатов И. В. имел обыкновение ежедневно обходить рабочие места, по крайней мере в здании главного корпуса своей лаборатории. Его сопровождал референт, фиксируя в блокноте все, нужное для решения тех или иных вопросов. Эти общения с людьми были невероятно полезны обеим сторонам - начальнику и подчиненному. Мне нравился этот курчатовский прием руководства людьми. Позже я использовал его в своей работе, когда мне самому пришлось создавать и руководить коллективом.

Осенью 1952 года на объект "В" был подан специальный эшелон из купейных и товарных вагонов, в которые были погружены семьи немцев со всем их имуществом. Начальником эшелона был назначен майор Смирнов Василий Михайлович. В его распоряжении находилась группа офицеров объекта, врач - терапевт Ланцова Шура и небольшой наряд солдат под командой офицера для охраны перевозимого имущества. Эшелон шел по зеленой улице и быстро прибыл в Сухуми, где в пригородном поселке Агудзеры работала группа немецких специалистов под руководством профессора Манфреда фон Арденне. В этот коллектив и вливалась группа немцев, которых и я сопровождал до пункта их назначения. Там, у Черного моря, им надлежало прожить до марта 1955 года, до возвращения в Германию.

Пока шла разгрузка эшелона и размещение прибывших в нем людей, мы отправились на Сухумский рынок. От изобилия овощей, фруктов и пестрой базарной толпы рябило в глазах, а запахи восточной кухни возбуждали аппетит и жажду. Я предложил В. М. Смирнову и Николаю Мусатову оторваться от рынка и раздобыть немного фруктов и вина у местных грузин. По узкой тропе мы поднялись на плато, раскинувшееся над городом у подножья гор. Везде еще буйно зеленела трава и на ней шаровидные невысокие деревья мандаринов, апельсинов и кусты лимонов. Чуть в стороне раскинулся ничем не огороженный виноградник, за которым виднелся белый домик. От домика нам навстречу вышел молодой высокий грузин в темной сельской одежде. Впереди него бежала белая, с черными пятнами, низенькая дворняжка, заливисто облаивая незваных гостей. Сошлись мы у большой серой колоды, лежавшей здесь, у тропы, многие годы, вросшись на одну треть в грунт.
      - Здравствуйте, кацо! - протягивая руку, первым по возрасту и чину поздоровался майор с хозяином.

Я же от себя добавил по-грузински "гамарджеба!"?
      - Здравствуйте! - ответил грузин, пожимая протянутую руку майора, а ко мне по-грузински "гегимарджос!"?

Мы присели на колоду отдохнуть, расхваливая сад, погоду, прекрасный отсюда вид на море. Грузин поддакивал, восхищался вместе с нами. Заговорили о том, о сем, и, между прочим, спрашивая хозяина, где бы купить немного вина и фруктов, нам завтра рано возвращаться в Москву, а мы, мол, так и не попробовали знаменитой хванчкары - лучшего в мире молодого вина. Грузин стал отнекиваться, не время, мол, еще готовить молодое вино. Его собачонка не унимается, лает, не дает добрым людям поговорить по - душам. Я вспомнил свой скудный грузинский, приобретенный за время службы на Кавказе, зыкнул на дворнягу:
      - Цха, моди, чатлахо!?

Грузин, услыхав родную ругань, подскочил с колоды, расхохотался:
      - Вай, генацвале! Вици картул??
      - Арвицы картул?, - смутившись своей несдержанности, отмахнулся я.
      - Откуда знаешь по-нашему? - весело спросил грузин.
      - Случилось служить здесь... Кутаиси, Ахалкалаки, Тбилиси.... Почти вчера.

Грузин стал серьезным, примолк, что-то соображал.
      - Подождите. Я сейчас. - И быстрым шагом направился к домику, уводя с собой кавказскую "овчарку".
      - Как ты оказался на Кавказе? - спросил меня Николай Мусатов.
      - Наш 88-й Ужгородский полк связи стоял в Кутаиси. 18-я армия, в которую он входил, летом 1945 года готовилась в поход на Турцию. Этот поход оправдывал в центральной печати академик Е. В. Тарле, большой умница, написавший знаменитого "Наполеона". Он утверждал, что еще генерал А. П. Ермолов, герой наполеоновских войн 1812-го года и Главноначальствующий на Кавказе, установил здесь своими походами южную границу России до Эрзерума в Турции и Тавриза в Иране. Но у нашего Главнокомандующего что-то не заладилось с бывшими "союзниками", и к осени 1945-го пришлось потихоньку спустить на тормозах.

Пришел грузин. В одной руке - большая бутыль с вином, в другой - сумка с фруктами, лавашем и стаканами. Выпили за встречу, за хороших людей. Вино и сумку - гостям на память о встрече. Разошлись лучшими друзьями. Внизу нас уже заждались.

Мы сидели у кромки морского прибоя, потягивали терпкое вино, любовались вечерним закатом. Прибой мелодично шуршал перекатной галькой. Шурочка Ланцова в широкополой шляпе и белом платье мурлыкала тихим голосом: "Самое синее в мире Черное море мое, Черное море мое...". Мы все были в нее немного влюблены, а она расцветала под нашими взглядами.

Рано утром наш эшелон уходил в Москву. Грустно было расставаться с Кавказом, с ласковым берегом Черного моря, с "нашими" немцами, оставленными здесь на житье.


Пройдет совсем немного времени и наш объект "В" МВД СССР (он же лаборатория "В", предприятие п/я № 276, Обнинский механический завод) высветится во всех СМИ СССР сенсацией: "27-го июня 1954-го года в Советском Союзе введена в эксплуатацию Первая в мире атомная электростанция".

Кружко Иван Федорович, г. Обнинск, август, 2003 год

Назад | Содержание | Вперёд